– Не погуби!
– мертвея, взмолился старец.

– Да кто тебя губит? Выживешь, не так тут плохо. Лето, между прочим, - дамочка вздохнула.
– Поразмысли, может вопросы какие по жизнеобеспечению возникнут. Я пока схожу, искупнусь, если есть что уточнить, так уточняй. И отлеживайся. Вообще-то такое скверное сквозное ранение рядом с сердцем, а тебе хоть бы хны. Даже завидно.

Григорий прислушался - ушла. Спасаться нужно. Одному, на безлюдье, пораненному - верная смерть! Нужно в ноги упасть, молить. Эту... стервь зеленоглазую упрашивать бесполезно, но не одна же она здесь гуляет. Или к ним на яхту пролезть, затаиться пока не отчалят...

О боли в груди старец забыл, выполз на солнце, зажмурился. Сияли прибрежные камни, внизу накатывали волны, расплывалась пена прибоя... И вода, и белоснежная пенные кружева, и лазоревые небеса, казались цветом истинно нестерпимые - такие яркие, точно в детство попал, прозрел.

Старец пополз между прибрежных глыб, опираясь о теплый ноздреватый камень, поднялся на ноги. Опять море, торчат утесы поодаль от берега, ни лодок, ни пароходов, ни купален...

Берег круто сворачивал, по правую руку вздымался обрыв. Слабость дрожала в неверных ногах, тянуло сесть и замереть. Господи, хоть кто-нибудь... Распутин протиснулся между глыбами и оторопел. Впереди на широком камне вольготно развалился рыболов.

Старец истово перекрестился. Трижды. Нет, не сгинул. Вот что ж такое: день светлый-солнечный, серой не пахнет, а тут сидит черт и рыбу удит.

Черт обернулся:

– Здорово, Григорий. Уже скачешь? Молодца, мне б такое здоровье. Если гадить думаешь, так вон там затишок за скалой. Не хуже ватерклозета.

– Мне б по-малому, - мучаясь, прошептал раненый.

– Вот тамочки и облегчайся, - черт указал когтистым перстом.
– Остров тебе достался завидный, житие на таком требует аккуратности и ответственности, сам должен понимать. Это тебе не в Царском Селе по клумбам бухому гадить.

Старец свернул за скальную стену, расстегнул шаровары. Машинально глядел в море. Не хуже Ялты. Хотя по всему чувствуется - вовсе нежилое. Григорий жалостливо застонал. А что делать? Видать, судьба такая.

С трудом присев к волне, кое-как вымыл морду, выковырял из бороды струпья. Поразмыслив, прошептал молитву, усердно перекрестился. Надоть вернуться и побеседовать. Черт конечно, чрезвычайно мерзкий, но все ж в обхождении заметно попроще "ее светлости". Нужно выведать побольше.

Черт как раз снимал с крючка рыбешку:

– Мелковата. Крупная сейчас на глубине. Вот попрохладнет вода, тогда к камням пойдет...

– Величать вас, извините, как?
– Григорий осторожно присел на уступ камня.

– Я ж на службе. Так что никаких имен, - вполголоса намекнул черт.
– Можно по званию. Профессор я.

– Ишь как оно, - покачал головой старец.
– Выходит, и у вас чины да звания заведены?

– А как иначе?!
– черт насадил на крючок сопливую мидию.
– Порядок должен быть. Опять же жалование по ведомости платят, а не как в голову стукнет. Все строго!

Вблизи черт был не особо страшен: зеленоватый, с легкой глянцевитостью, худой как вобла, голенастый как сверчок. Копыт и хвоста не имелось вовсе - понятно, на копытцах по таким каменьям не поскачешь. Рога страшенные - острые, матерые, от рабочих потертостей аж белесые. На одном рогу рядком блестят серебряные кольца, видимо, обозначают мудреное черто-профессорское званье.

– Ты, Грихорий, не журись, - с неожиданным хохлацким акцентом молвил черт.
– Делов ты уже понаделал, пора и отдохнуть. Не худшее тут место, между нами.

– Так-то оно так. Но непривычный я к этакому отшельничеству, - признался Распутин.

– Приживешься, - заверила бесхвостая нечисть.

– А ежели зима? У меня шуба там, у Юсупова-гаденыша, осталась.

– Если до холодов дотянешь - я тебе тулупчик закину. И чего-нибудь съестного притараканю. Люди тут жили, и неплохо жили. Главное, грехи замаливай, размышляй, душой и кишечником воспари. Осенью бабурка пойдет, суши, вяль, она жирная по осени. Сольцы я тебе тоже подкину.

– Мадерки нельзя ли? Хоть бы ящичек? Или водочки...

– Алкоголь - яд!
– строго напомнил черт-профессор.
– Ты с дурными привычками завязывай. Бороду оскобли, ногти обрежь, голову побрей. Святостный облик тут без надобности, да и вообще бритому современнее и гигиеничнее. Да, если кто случайно заплывет - ховайся как вспугнутая мыша. А то к веслу живо прикуют, тут с этим очень даже просто.

– Да за что меня к веслу?! Разве я каторжник какой?

– Где же ко всем веслам каторжников напасешься? Тут технологии устаревшие, зато законы простые: поймали чужака, значит, гребец. Так что, не высовывайся, весла, они тяжелые. Советую мемуарами заняться - от них мозолей меньше.