Любопытная Катя отыскала-таки «в трущобах», как она определила окружение неприглядного убежища бедного Шурика, и возмущенно сказала:

— Нет, так дальше продолжаться не может! Надо найти выход. У нас, на Черепичной, большая комната пустует. Всем она не по карману. Придется провести малое переселение народов. На то и дан нам женский ум. И в нем немало тайных закоулков, — продекламировала она.

Пока Катя искала пути воплощения своего замысла, «учебная квадрига» мчалась во весь опор к финишной прямой — «зачеты».

И атака на затравленного зверя началась. Зубастые вопросы грозились вырвать у жертвы незнание, как кусок мяса с шерстью. Но реакция обороняющегося была столь молниеносной, что нападающие отскакивали, по-щенячьи поджавши хвост. Камнями летели острые вопросы, но отбивались на лету, как теннисные мячи.

— Finita la commedia! Он победил, и мы победили. Можем любого экзаменатора экзаменовать, — заключил Дубакин.

— Vivat academy! Vivat professore! — пропела Катя и поставила традиционные бутылки ситро, закончив веселым припевом их собственного гимна:

Все ребята подхватили припев, а затем спели с полными стаканами в руках и всю песню.

Настал первый день сдачи зачетов. Длинный с высоким сводом коридор главного корпуса заполнили взволнованные первокурсники. Задолго до них к главной двери подошло существо неимоверного роста в солдатской шинели и приладило над входом малую чертежную доску с надписью: «МУХАМ ВЛЕТ ЗАПРЕЩЕН».

Потом великан распался. Таня соскочила с плеч Шурика и они, оба смеясь, полюбовались своей озорной выдумкой.

В полной тишине разлилось волнение во всю ширь коридора, взрываясь бесшумной волной прибоя у группы студентов перед заветной дверью, где должна была явиться на свет Божий первая запись в зачетной книжке. И сделать ее должен был профессор Шумилов Василий Иванович, простой и добрый, а все-таки страшный. Он не отправлял студента вглубь пустой аудитории готовиться. В задних рядах можно и шпаргалкой воспользоваться, и в конспект заглянуть.

Сам он сидел у доски, за длинным столом со стульями для готовящихся к зачету, а отвечающего усаживал рядом с собой. Остальным раздавал предварительные задания.

— И чего вы волнуетесь? — обращался он к приглашенным к столу. — Из-за бесконечно малых величин? О размерах, о которых нельзя сказать: «Еще меньше — нет». Уменьшать можно без конца. Вы едете в поезде и не задумываетесь, как сделан паровоз. Не пытаясь представить себе бесконечно малые величины, можно с их помощью творить математические чудеса. Я пригласил вас не узнать ваши знания. Зачем они мне? Они не так уж нужны и вам. Мне важно ваше понимание, чтобы вы при надобности, взяв нужную книгу, поразмыслив, подобно розмыслам, как называли былых инженеров, решили бы практическую задачу.

И студенты уходили от него, унося не зачетную книжку с зачетом, а нечто большее.

Возвращая Званцеву зачетную книжку, профессор сказал:

— Жалею, что отменили пятерки. Два плюса прибавил бы вам.

— Магдалину Казимировну обрадовали бы.

— Подождите, подождите. Припоминаю. Сыночек у нее слепенький.

— Так это я и есть.

— Молодец! А Бурмакин-Дуракин восемьдесят процентов с тебя требует.

— Будет и больше, Василий Иванович!

— Ты от меня к кому вожжи держишь?

— К Трапезникову.

— Так ведь сопромат на втором курсе!

— Потому и сдаю.

— Понял. Сразу не сообразил. Хвалю за отвагу!

Трапезников был молодым, высоким, спортивного склада человеком.

Посмотрев зачетную книжку Званцева, он удивленно поднял жгуче-черные глаза:

— Кабинетом не ошибся? Здесь — второкурсники.

— А я за первый курс все сдал.

— Значит: «вперед батьки в петлю лезешь»?

— В петлю ногой, чтобы выше взлететь, как на «гигантских шагах».

— А про что ваш брат говорит, завалив сопромат? Про мат. Отвечай и про татарскую ругань забудь.

После получасового «допроса с пристрастием», вручая Званцеву зачетку, Трапезников сказал:

— Я тебе все же на прощанье татарское слово скажу: рахмет, спасибо!

Званцев на переходных экзаменах вместо обязательных только ему восьмидесяти процентов набрав вдвое больше — все сто шестьдесят, прихватив переходный минимум второго курса, и мог бы оказаться на третьем курсе, однако не захотел обгонять друзей. И наконец, к досаде Бурмакина, стал полнокровным студентом. Мечта его сбылась.