Стрельцова молчала. Парировать нечем. Оружие опущено. Магазины автоматов пусты. Весь заряд выпущен себе же в голову. Элина не стала дожидаться, пока оппонент по интеллектуальным коридорным играм найдет следующее острое оскорбление и направилась к выходу из больницы.

— Остановись, — спокойно попросила Катерина. — Элина, остановись.

— Нет времени, извини. Я тебя уже достаточно слушала. Много лет. Уши вянут.

— Элина! — Стрельцовой пришлось добежать на цыпочках (каблуки-то совсем не для бега!) до Элины.

— Кстати, я уволилась. Больше тебе никто не будет мозолить глаза.

— Думаешь, сможешь начать все сначала? — фыркнула подруга.

— Начать никогда не поздно. Не поздно встать с колен, в какой бы грязи ты не валялся. Наконец-то я это поняла. А ты зайди к папочке и скажи ему за все спасибо.

— Перестань уже винить меня во всем. Никто не виноват, что тебе не повезло с родителями.

— Заткнись, стерва продажная, — прошипела Элина. — Тебе-то повезло с родителями! Ты получила место хирурга, а меня твой папаша отправил работать на скорую с увещеваниями о скорых карьерных перспективах, а пока поработай, Эля, на холоде и в жаре, почти всегда голодная и уставшая, подбирай бомжей на улицах и неадекватных алкоголиков! Пока я пыталась выжить на этой адской скорой, вытаскивая с того света буйных наркоманов, которые, как окурки, валяются на дорогах, ты в красивом платье принимала клиентов в своем кабинете! Это из-за тебя мое лицо в таком неприглядном виде. Каждый раз смотря в зеркало, рисуй этот шрам на своем личике. Тебе понравится, поверь мне.

Воспоминания о том дне, который навсегда поставил печать уродства на страницах ее жизни, осыпались сажей в душе. Она аккуратно смела ее в заржавевший совок и без сожаления выкинула.

— Как бы там ни было, все неважно. — Невозмутимая безмятежность разлилась по нервным клеткам Элины. — Настоящее таково, что наша война закончилась, Катя. Ты победила по-своему. И я при победе, я счастлива. Так пусть каждый упивается своим триумфом, пока не станет горько пить из этого кубка.

Следующий шаг Элина сделала уже из здания больницы. Полная сил. Сияющая сильнее солнца. И оно дружелюбно согласилось уступить ей первенство сегодня, выставив вперед своих легионеров цвета морской пены — пушистых облачков.

Только вперед. Только к счастью по этой скоростной дороге жизни. Она начет все заново, оторвет от листа клочок и напишет на нем новую историю успеха и любви. А может, возьмет целый ватман — и никто не сможет остановить ее.

Глава двенадцатая

Не может быть привидений в мире, который никогда не знал жизни.

Артур Кларк «Лунная пыль»

Мысли, все цвета и оттенки его намерений, янтарными отблесками плавали в бутылке арманьяка. Мезон Желас Арманьяк Миллезим — как же он обожал все виды элитного алкоголя… Особенно, если подумать, что у кого-то зарплата меньше, чем стоимость этой бутылки, которую он может, даже и не выпив до конца, отправить в урну.

Так и с жизнью: он не выпивал до конца все чувства, не побеждал, отступая при первой же трудности, не сражался, сложив мечи слишком рано в угоду своему трусливому альтер-эго.

— За жизнь, — воскликнул Туманов, играя в пустом театре, стараясь воодушевить и вдохновить на блистательную рецензию лишь одного критика — себя самого.

— Ты уверен, что такое количество бухла с утра и жизнь — совместимые понятия? — разрушил всю магию пьянства Алекс. — Пьянство вообще мало похоже на жизнь.

— Это не пьянство. Ты что, Санек? Как у тебя язык поворачивается обозвать распитие сего великолепного напитка пьянством?

Алекс ухмыльнулся, наблюдая из-за кулис уже не первое выступление этого артиста двух ролей: пьяницы и жертвы. Туманов был искусным лжецом самим себе: похоть, подкрепленную следованию общественным традициям, он называл любовью к Римме; беспробудное пьянство, пусть и за кругленькую сумму — распитием великолепного напитка.

Дьявол тоже называет убийство лишь избавлением.

— Дим, все зависит от того, как ты обзовешь то или иное понятие. Для кого-то аборт — это убийство, а для других — решение проблемы.

— Ну пьяница я и что? И разве убийство не может быть решением проблемы?

Язык Туманова одеревенел, и каждое новое слово оставляло занозы на небе. Ему было так все равно, так безразлично, так неважно все, что сейчас скажет друг. Скажет отец. Общество.

— Вечно вы все что-то говорите, говорите, — он сделал соответствующий жест руками, изображая незакрывающийся клюв, — а сказать ничего толкового не можете!

— О чем ты? — не понял его Алекс; вроде говорил пока без умолку только сам Туманов, и ничего вразумительного еще не получалось. — Твои слова можно собирать, как пазлы из разных упаковок.

— Я о том, — икнул он, расширяя границы сознания, за которые уже просачивались хмельные ручейки, — что папаша постоянно учил меня жизни. Но почему же я не живу тогда, а существую?! Он говорил, говорил, говорил, у него было столько теорий и постулатов, но что вышло в итоге?

Алекс пожал плечами, так и оставаясь в неведении, о чем болела душа Туманова. Что за конфликт с отцом? Он вообще мало распространялся о своей жизни. Все, что Алекс знал о лучшем друге, это то, какой он идеальный, но несчастный в личной жизни. Единственные неудачи Туманова, которые он видел, были связаны с Риммой.