Шрифт:
— На перевал? — спросил Головеня.
— Так точно! На прикрытии был, товарищ начальник. Держались до последнего. Пулемет просто красный стал, а фашисты все прут и прут. Целую кучу навалили мы их!.. И вдруг, понимаешь, заело. Сюды, туды — хоть ты плачь! Оглянулся я, а рядом братки мертвые лежат… Вскакиваю — и гранату под станину: не оставлять же врагу. Как сам уцелел, понятия не имею. После на тропу вышел — никого. Думаю, подожду, кто-нибудь подойдет: не легко одному, да и опасно.
— Одному, точно, нехорошо. Примыкай к нашему полку, — сказал лейтенант.
— Я так и думал, товарищ начальник! — обрадовался солдат. — Кто-нибудь да возьмет в попутчики: свои, советские, не дадут человеку в горах пропасть.
Он вынул из кармана деревянный портсигар:
— Может, закурите, товарищ начальник? Трофейные. Хорошо, хоть такие остались. Без курева совсем плохо… Сказывают, в этих сигаретах не табак, а морская трава. Но ничего, курить можно. Конечно, против наших — ерунда, особенно против махорки, что до войны бойцам выдавали. Помните Гродненскую? Ух и махорка была! Потянешь — слезу выдавливала!
— Говорите, и до войны служили?
— Так точно, в кадровой!
Донцов тоже взял немецкую сигарету, повертел перед глазами и отдал назад:
— Спасибо, не курю. Просто так, любопытно.
— Значит, в Сухуми, товарищ начальник? — не умолкал солдат. — Дело! Вчетвером мы туда за милую душу доберемся!
И, покосившись на носилки, с сожалением добавил:
— Вот только помочь не могу… Разве что одной рукой…
— Обойдемся, — не очень дружелюбно ответил Пруидзе, — без тебя…
Солдат взглянул на кавказца, удивившись его неожиданному тенорку: казалось, у этого парня непременно должен быть бас. Но перечить приземистому чернобородому здоровяку не стал: нет так нет. И когда Вано и Степан подняли носилки, новый спутник послушно зашагал следом за ними.
Несмотря на усталость, шли долго.
Пруидзе с удовольствием рассматривал знакомые места. Не один раз проходил он по этой тропе, и вот снова ведет она в родной город. Теперь уже ничто не остановит их. Дойдут и раненого донесут!
— Придем в Сухуми — гостями будете! Шашлык будет! Вино будет!.. Ух, циви мацони! [4] — словно декламировал Вано.
— Из Сухуми, значит? — спросил новичок.
— Именно. А ты?
— Я, браток, из Одессы. Украинец… — И он тяжко вздохнул: — Гитлер проклятый там. Второй год письма не имею.
— А как звать-то тебя? — стараясь рассеять печаль солдата, спросил Донцов.
— Меня? Меня просто Петром зовут.
А фамилия?
— Вот фамилия не украинская: Зубов. Да вы просто Петром, Петькой зовите. Чего уж там…
4
Кислое молоко (груз.).
— Ладно, — кивнул Степан, — Петькой так Петькой.
Глава восемнадцатая
«Где она, куда девалась? — рассуждал Митрич. — Может, к тетке в Стрелецкую ушла? Туда не пройти, там везде немцы… А вдруг убили? Нет, не может этого быть! Прячется где-нибудь, а то и в горы подалась».
Развернув копну сена, старик достал винтовку, щелкнул затвором — все в порядке. Осмотрелся по сторонам и пошел по росистой траве к старой, покосившейся хате на юру. Лунная ночь не нравилась деду, да что поделаешь — ждать некогда.
Тихо, как тень, потянулся к окну, стукнул пальцем о стекло:
— Открой, Дарья!
— Вы, Митрич?
— Открывай, не бойся!
Дарья приходилась Митричу дальней родственницей, сын ее, Егорка, второе лето был у старика подпаском. Наталка часто бывала у Дарьи. Может, и теперь здесь?
Пропустив Митрича в хату, Дарья увидела в его руках винтовку и удивилась:
— Что это вы надумали?
— А ничего… Собак много развелось — мирному человеку не пройти, — хмуро ответил дед.
Но женщина уже догадалась: опять, как в гражданскую, партизанить собрался. Хотела расспросить подробнее, да разве Митрич скажет?
— Внучка, часом, у тебя не была? — спросил дед.
— С той недели не видела. Может, дома?
— Не поминай, Дарьюшка. Нема у нас дома…
— Что вы, Митрич?
— Спалили… Как есть все спалили!
— Ой, божичко! — всплеснула женщина руками: — А Наташа?
— Думал, ты знаешь.
— Господи, и моего сынка нема, — встревожилась Дарья. — Как ушел, так и пропал. Думаю, где ж ему быть, как не у вас? Что ж теперь делать?