– Это наставник Борегаз. Ты уже достаточно взрослый, чтобы учиться, – сказал он мне размеренным, монотонным голосом. – Завтра приступишь.

– Папа! – пискнул я, обрадованный его приходом. – А...

– Завтра приступишь, – прервал меня отец и вышел вон.

Я до сих пор хочу у него спросить: «А где мама?».

Как я понимаю теперь, наставник Борегаз не был злым человеком – он был просто-напросто старый ходячий абак. Любое лишнее движение, любую эмоцию он изгонял из своих уроков бамбуковым стеком, не оставлявшим следов, но долго отзывавшимся болью. Уже через неделю занятий математика, законодательство империи и прикладная экономика доводили до ужаса. Я ненавидел их и его, но ни слезы, ни капризы, ни мольбы не поколебали железную волю отца. Раз в месяц он вызывал меня в свой кабинет, чтобы вложить знания об устройстве общества, в котором придется жить, взаимоотношениях родов, кланов и семей. Эти лекции повергали меня в еще большее уныние и убивали всякий интерес – мир отца был несправедлив к людям.

Зато вечерами я пробирался в павильон отцовских наложниц или покои сестер, где всегда звенела музыка, лились песни, декламировались стихи. Там пахло цветами, шуршалось шелками, там нежно качали в сладких объятиях. С увлечением я слагал корявые вирши, танцевал и проказничал, фальшивил на лютне и достаточно прилично рисовал.

Отец, скорее всего, знал о моих вечерних походах – мало что в доме укрывалось от его ока – но запретов не следовало. Зато сразу после празднования пятнадцатилетия меня поставили перед фактом помолвки с девчонкой из семьи Туркис. Кланы торговцев! Презренные денежные мешки: «перенасыщение рынка», «недополученная прибыль», «транспортные издержки»... Сочащийся сарказмом голос отца убил в зародыше все протесты: «Ты бестолковый позор рода Иса. Из тебя не получится хорошего финансиста или чиновника, а плохие нам не нужны. Семья позаботилась о том, чтобы ты не окончил дни в нищете. Возможно, жизнь в торговом клане сможет привить тебе чувство долга...».

Я чувствовал себя загнанным в угол, откуда готов был накинуться на любого, кто помешает жить по велению души. Тот последний разговор с отцом, что вспомнился недавно, был отчаянным рывком в борьбе за обретение свободы. И, энергично размазывая копоть по балкам кухни «Дома в камышах», я ничуть не жалел об его итогах.

– По-моему, стало еще грязнее, чем было... – сквозь пелену усталости донесся веселый голос Учителя Доо.

Я оглядел черные потеки на беленых стенах и в сердцах швырнул тряпку в ведро. Собственный гнев застал врасплох – слишком много воспоминаний и прозрений испытано за последнее время. Раздражение копилось, и снять его не могли даже интенсивные тренировки, а монотонный труд утомил гораздо больше, но не отвлек от дум. Уйма времени и сил потрачены на отмывание, а вместо чистоты и свежести – кляксы и потеки копоти на стенах! Будто злой шутник намалевал небрежно картину...

Картину! Я выхватил из очага кусок древесного угля и ринулся к стене. Если на этом потеке четче прорисовать прорезь листа и украсить зонтиком акации ... если этой прозрачной вуалью будет окутана тонкая фигура... если паланкин... и грозная стража... Вскоре я, совершенно обессиленный, оглядывал изображение процессии змей-оборотней в церемониальных одеяниях, шествующей от очага к дверному проему кухни. Паланкин покоился на крепких плечах носильщиков, а восседала в нем небесной красоты девица, прикрывающая лукавую улыбку шелковым платочком. Рядом на подушках резвился щенок чичихуа, растрепанный, словно бутон хризантемы. Стражники, закованные в тяжелые латы, несли штандарт неведомого мне рода, герб которого представлял собой стилизованную драконью лапу, а древко венчали девять хвостов ящериц. Замыкали процессию родовитые горожане, одетые в тяжелые парадные одежды, заложенные прихотливыми складками. Жители не нашего города, не нашего народа, не нашего мира... Фреска – а это была именно она, настоящая! – слабо пульсировала, фигуры извивались, внушали трепет восторга и страх перед мощью... но уже никто не посмел бы сказать, что эти стены грязны. Лучшая моя работа!

– Вообще-то их можно было просто отмыть, – тихо заметил Учитель Доо, положив руку мне на плечо. – Не стоит блохе рубить голову топором, Аль-Тарук. Я еще не понял, какую из нитей изнанки ты сейчас подцепил к нашему пространству, но нужно быть вдвойне осторожным, имея такой дар... Да... давно у меня не было учеников, творящих будущее и не способных справиться с настоящим... Иди отдохни, мне снова надо подумать.

После легкого ужина, который Учитель Доо приготовил без моей помощи, он объявил вместо десерта:

– Пора заняться фетчем. Выбора у тебя нет совсем, твой магический рисунок на стенах кухни, к добру или худу, уже стал хранителем места. Так что будет тебе личный хранитель...

– И нужен он мне, как мокрая петарда... – благодушно улыбнулся я. – Ну зачем мне хранитель, Учитель Доо?

– Ты не знаешь, зачем? – картинно изумился тот. – Да хотя бы затем, чтобы уберечь от импульсивных поступков или смягчить их последствия. Тебе нужен очень сильный хранитель, мой юный друг, иначе не доживешь и до вручения следующей шпильки, – его палец-сосиска снова уставился в мой левый глаз, – причем исключительно по собственной неосмотрительности.

– Мне ее, может, никогда и не вручат... – пробурчал я. Вчерашние опасения вновь очнулись от спячки.

– А вот на это надеяться не стоит, Аль-Тарук. Таких, как ты, не оставляют бродить на свободе и делать все, что взбредет в их дурную голову. Такие, как ты, приносят своим семьям вечную славу... или вечный позор. Пошли-ка в сад, мой юный друг.

Мы обнаружили фетча под старой ивой. Мешок не прыгал по кустам, как обычно, и лишь с трудом зашевелился навстречу нашим шагам. Алые кляксы расплывались по полупрозрачному студню, казалось, потерявшему цвет. Мне стало жаль несчастную нежить – ей явно было нехорошо.

– Возьми его на руки и держи при себе, – тихо подсказал Учитель Доо, – он перестал подпитываться энергией дома и может погибнуть.

– А может, пусть гибнет? – так же тихо предложил я, не решаясь прикоснуться к медузообразной субстанции. – Может, от этого будет всем только лучше?

Учитель гневно сверкнул глазами и рявкнул:

– Не тебе решать. Быстро взял!

Как подброшенный пинком, я подхватил фетча с земли... он приник к шраму от укуса и замурлыкал. Студенистая оболочка лохмотьями сползла в траву, и пальцы мои обнял маленький синий котенок с алыми глазами... в моих же перчатках на лапах. Он сладко вздохнул и растворился в ладони, окутав ее слабым сиянием.