У Маркова я бывал. Мы состояли в свойстве. Его брат был женат на моей тетке. В обществе он был заслуженно ценим, любим и уважаем. Любезный, благожелательный, хлебосольный, он очаровывал и интересною беседою, в которой отражались отчетливые впечатления его богатой наблюдениями жизни.

Возвращаясь к Нижегородской выставке, упомяну, что незадолго до ее открытия В. И. Ковалевский, отправляясь в Нижний, предложил и мне ехать с ним. Поехали и Д. Ф. Кобеко и Д. В. Григорович. Прихватили, для обозрения заканчивавшихся устройств выставки и для отзыва о ее перспективах, пожелавшего к нам присоединиться известного журналиста-писателя А. В. Амфитеатрова. Путешествовали в салон-вагоне, где каждому было предоставлено полукупэ. Сидели преимущественно вместе в салоне. Беседы велись оживленные на самые разно образные темы. Наиболее интересным, увлекательным собеседником был милейший В. И. Ковалевский. Д. Ф. Кобеко, чопорный и злой, представлялся в достаточной степени скучным. Д. В. Григорович не столько рассказывал, сколько злословил и ядовито шутил. Блестящий стилист и остроумный писатель А. В. Амфитеатров оказался чрезвычайно тяжел в живой речи. Огромен, черен и грузен был он и по внешнему своему облику. Говорил нескладно, грубо. Силился быть на слове остроумным. Но это ему не удавалось. Его надо было читать, но не слушать.

Выставка раскинулась на левом берегу Оки недалеко от впадения ее в Волгу. Центр города, расположенного на Волге, занимает, как известно, правый берег Оки. Выставочные здания, внушительные и изящные, были закончены. Производилась разгрузка и установка экспонатов. На самой территории выставки были построены прекрасные барачные гостиницы с уютно обставленными номерами и уже функционировавшими ресторанами.

Я попал в Нижнем в атмосферу чрезвычайного бюрократического напряжения. Баранов интриговал против Ковалевского и Кази. На выставку ожидался приезд царя из Москвы после предстоявшей церемонии коронации. Ожидались и царские гости, имевшие присутствовать на коронационных торжествах. В порядке охраны Баранов был облечен чрезвычайными полномочиями. Пользуясь ими, он тормозил все начинания Ковалевского и Кази, взяв в подозрение все выставочное управление. Для ознакомления с выставочными делами он перлюстрировал всю деловую корреспонденцию выставки. Еще задолго до нашей поездки в Нижний В. И. Ковалевский разработал со мною шифр для сношений с генеральным комиссаром. Но нет шифра, который не поддавался бы раскрытию. Наш же шифр был простенький. К тому же Тимирязев сам интриговал против Ковалевского и, весьма вероятно, просто-напросто передал Баранову шифр. Вставление палок в колеса проделывалось со всем свойственным Баранову искусством.

Уже по моем отъезде из Нижнего, почему я об этом догадался только впоследствии, а подтверждение своим догадкам получил лишь много лет спустя, с Барановым решили договориться. Ему была обещана крупная денежная награда после посещения выставки царем и его гостями. Баранов, будто, запросил 200 000 руб. Но столь крупные денежные назначения тогда не производились. Как-то летом Ковалевский поручил мне составить от имени министра финансов доклад царю о выдаче Баранову в награду за его труды по содействию проведению выставки 20 000 р. Когда я выразил удивление по поводу и этой награды, и казавшегося мне преувеличенным размера выдачи, Ковалевский посмеялся и сказал мне: «Вы думаете, он останется доволен? Поверьте – будет сердит». И действительно, разгневался очень. Во время моего пребывания в Нижнем, пока еще не договорились, ощущалась крайняя нервность в верхах выставочного управления. Ковалевский сменял изысканную любезность во внешних отношениях к Тимирязеву вспышками открытого гнева. Холодный, деревянный Тимирязев был неизменно внешне корректен. Но он всею душою ненавидел Ковалевского и ненависть к нему перенес и на меня, ввиду близости моей к Ковалевскому. Холодность проявлял леденящую. Меня она забавляла. Но наиболее забавна была проявлявшаяся по отношению ко мне сдержанность со стороны сделавшихся подчиненными Тимирязева некоторых бывших моих товарищей, думавших сдержанностью этою угодить Тимирязеву, а быть может, и действовавших по его указанию. Даже на деловые мои вопросы я получал только уклончивые ответы. Я не настаивал.

Вернувшись из Нижнего, я все лето 1896 г. работал в Петербурге. Отпуска не имел. Ковалевский несколько раз ездил в Нижний и зачастую подолгу оставался там. В круг моих обязанностей входило, между прочим, содействие проезду в Нижний представителям прессы. Однажды я получил распоряжение озаботиться предоставлением купэ «видной» корреспондентке берлинских газет Шабельской. Распоряжение было исполнено, и она поехала. Потом до меня стали доходить слухи, рисовавшие Шабельскую в образе Мессалины, покорившей своими чарами и Кази, и Ковалевского, и одновременно с ними многих других. Одно достоверно – это сделавшаяся в достаточной степени открытою связь Шабельской с Ковалевским, завершившаяся через несколько лет нашумевшим процессом по делу о подделке векселей Ковалевского. Процесс этот в свое время привел к падению Ковалевского и к его выходу в отставку с поста товарища министра финансов [104] . Во время же выставки неожиданно, в расцвете здоровья и сил, скоропостижно умер в Нижнем М. И. Кази, почти на руках у В. И. Ковалевского. Злая молва связывала смерть Кази с именем Шабельской и с особенностями ее темперамента. Но Ковалевский представлял дело иначе. С Кази давно не ладил Баранов. Были у них счеты в прошлом, с того времени, когда оба служили во флоте. Баранов рьяно воспротивился назначению Кази генеральным комиссаром выставки, заявив, что в случае такого назначения он слагает с себя ответственность за порядок в Нижнем и за безопасность в нем имевшего прибыть на выставку царя. Назначение Кази, как упомянуто, поэтому не состоялось. Но он все-таки прибыл на выставку и играл на ней видную роль. Баранов не скрывал своего раздражения. Стал с Кази на ножи. Но он боялся Кази. Опасался каких-то компрометантных с его стороны разоблачений. Совпадение или что, чему не хочется верить… Баранов неожиданно приглашает Ковалевского и Кази к себе на обед. Ковалевский уговорил Кази поехать. Вернувшись с обеда, Кази стал жаловаться на нездоровье. Ковалевский и Кази жили в гостинице в двух смежных номерах. Утром Ковалевский пришел к Кази и нашел его мертвым. Днем приезжал Баранов и театрально манифестировал не вытекавшие из его отношений к покойному слишком шумные сожаления. Ввиду невыясненности причины смерти, Ковалевский настаивал на вскрытии тела. Но этого не было сделано.

К концу лета выставка была закрыта. Осенью выставочное управление вернулось в Петербург, и было приступлено к ликвидации дел выставки и к составлению по ним отчета. Приближалось время исчерпания кредитов на содержание персонала выставки, и в том числе на мое содержание. На этот случай я имел в перспективе обещание Ковалевского назначить меня на составлявшую предмет моих вожделений должность чиновника особых поручений Департамента торговли и мануфактур, недавно освободившуюся за получением занимавшим ее лицом другого назначения. Я терпеливо ждал, тем более что не исчерпались еще выставочные кредиты. Но в конце ноября – начале декабря выяснилось, что я жду напрасно. Обещанное мне место понадобилось брату окончательно забравшей В. И. Ковалевского в свои руки Шабельской. Я был расстроен и озабочен своим будущим. Не скрывая от сослуживцев своих забот, поведал о них и Сергею Филиппову, сыну государственного контролера Тертия Ивановича Филиппова. Вскоре, поднимаясь однажды к тетушке кн. Д. П. Оболенской в квартиру ее в доме графа Протасова-Бахметева на Невском против Троицкой улицы, встретил на лестнице Тертия Ивановича. «Вас, – говорит, – обижают в Министерстве финансов. Идите ко мне. Будьте только мудры. Последуйте примеру евреев при их исходе из Египта. Уходя, они захватили с собою собранные у египтян вещи серебряные и вещи золотые, и одежды [105] . Приближается Рождество, а с ним выдача наградных денег. Заберите наградные в Министерстве финансов и тогда идите ко мне». Смеясь, я благодарил и обещал поступить по указанию Тертия Ивановича. Наградные выдали до праздника. Я подал прошение о переводе в Государственный контроль к Тертию Ивановичу. Он распорядился назначить меня младшим ревизором в Департамент гражданской отчетности на годовой оклад содержания вместе с наградными в 2000 р. Тем временем кто-то из моей родни, полагаю, кн. Николай Дмитриевич Оболенский, полковник конной гвардии, впоследствии управляющий «Кабинетом его величества», через кого-то, вероятно, через супругу С. Ю. Витте Матильду Ивановну, пристыдил В. И. Ковалевского за его поведение по отношению ко мне. Ковалевский меня вызвал и, явно будируя за высказанный, хотя и не по моему почину, упрек, предложил мне соответствующую должности младшего ревизора должность столоначальника в его департаменте. Так как она была ниже обещанной мне в свое время должности чиновника особых поручений, и тон предложения мне не понравился, то я отказался. «Ваши требования чрезмерны, – с раздражением заметил Ковалевский. – В тридцать лет (мне шел 26-й год) вам будет мало и должности министра». Мы расстались. Хотя я был обижен Ковалевским, но дурного чувства не сохранил, настолько, все-таки, он был обаятельный человек и служилось мне с ним в свое время легко и приятно.

Я был назначен в Государственный контроль в конце декабря 1896 года. Тертий Иванович Филиппов направил меня к генерал-контролеру Департамента гражданской отчетности Д. Е. Белаго, а последний – к старшему ревизору Яковлеву. Яковлев предложил мне основательно проштудировать правила счетоводства и отчетности и лишь после этого, недели через две, явиться на службу. Таким образом, служба моя в контроле началась с отпуска.

Трагическим оказался этот отпуск в личной моей жизни. В начале января 1897 г. скончался мой отец.

Тем не менее, в середине января я явился в контроль и вступил в исправление самой моей скучной в течение всей долгой служилой жизни должности младшего ревизора Департамента гражданской отчетности по ревизии расходов Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей. Работа была отменно скучная. Не в виде анекдота, а в качестве правдивой справки упомяну, что пришлось много времени убить на переданное мне для окончания разросшееся в толстую папку во много сотен страниц дело «об 1 р. 13 к. убытка от боя стеклянной посуды». Это с одной стороны, а с другой – в порядке копания в архивах пришлось столкнуться с беспоследственно законченным производством, за миновавшей давностью, дела о миллионных хищениях в связи с поставками печальной памяти фирмы «Горвиц, Коган и К°» на действующую армию в турецкую войну 1877/78 г. [106] Держал в руках и прекращенное по докладу царю дело о миллионном начете на строительство Ташкентской ж<елезной> д<ороги> ген<ерала> Анненкова. Речь шла о перерасходе, будто бы неизбежном при исключительно трудных условиях данного сооружения. Но все было так в работе Государственного контроля того времени: мелочная одуревающая переписка о грошовых начетах, с доведением в таких случаях дела до конца, и сдаваемые в архив без взысканий и репрессий дела о крупном перерасходе или о воровстве, прекращаемые «за давностью» или «по докладу». Бесполезный в делах о крупных недочетах и злоупотреблениях, жалкий и смешной в вопросах, подобных попавшемуся мне об 1 р. убытка от боя казенной посуды, тогдашний Государственный контроль проявлял уже определенно вредную деятельность в делах средних, т. е. в численно преобладавших и рядовых делах текущего государственного строительства. Тут, чтобы только оправдать свое существование, контроль педантично и формально вмешивался во вся и во все, являясь помехою всяческих творческих начинаний, лишним препятствием к достижению поставленной цели, требующим для его преодоления затраты значительных усилий и труда. Жизнь, однако, выдвигает компромиссы. Подотчетные места выхлопатывали себе предварительный фактический контроль, т. е. предварительную санкцию расходов, дававшуюся специально к ним командированными представителями контроля. Такие представители командировались к подотчетным учреждениям на их содержание. Последним они, естественно, дорожили. С другой стороны, за ними ухаживали. И устанавливалась комедия контроля. Штамп контроля на расход давался. И все устраивалось к лучшему в этом лучшем из миров. Но зачем при таких условиях было развивать значительную, какая имела место, экспансию контроля? Расход на его содержание как-никак составлял без малого 10 миллионов руб. Аппарат сам по себе был нужен, поскольку существование его служило началом, сдерживавшим недобросовестного расходчика. Но при данной обстановке аппарат мог бы быть до минимума сжат.

Скучным делом занимались и скучные, мелочные люди. Никого яркого, за исключением главы ведомства, я в этой среде не нашел. Чрезвычайно колоритный и своеобразно яркий Тертий Иванович Филиппов текущими ведомственными делами занимался мало. Заведование ими возложил на своего товарища, в ту пору В. П. Череванского, мужчину, известного образцовой постановкой контроля в Туркестане, а главное, своею замечательною бородою, точь-в-точь такою, какую подвязывали в «Руслане» чародею Черномору, отчего и Владимира Павловича называли то «Череванский», а то и «Черномор». С его мелочностью мне пришлось столкнуться лично в первые же дни моей службы в контроле. Оказывается, он был возмущен моим назначением сразу, без предварительного стажа в Контрольном ведомстве, на казавшуюся ему несоответственно для меня высокою должность младшего ревизора. Это на 2000 р. годового содержания, на должность простого субалтерна, непосредственно подчиненную старшему ревизору, т. е., в сущности, совершенно не ответственную, притом после четырех лет службы в должности ответственного секретаря в Финансовом ведомстве. Как-никак, Череванский назначения моего не одобрил и, по-видимому, возроптал Тертию Ивановичу. Последний меня вызвал и, не поясняя, в чем дело, просил представиться его товарищу. Череванский принял меня прилично. «Очень рад, – заявил он мне. – Но имейте в виду, что назначены на ответственную работу. Для нее нужна основательная подготовка. Не окажитесь в положении институтки, которая знает, что есть сливки и есть молоко. Но не знает, что из чего получается: сливки из молока или молоко из сливок». Я ответил, что рассчитываю разобраться в основах ревизионной работы и не оказаться в затруднительном положении институтки, о которой упомянул Череванский. – «В таком случае желаю успеха, желаю успеха», – заявил он, вставая, протягивая руку и этим давая понять, что «представление» мое окончено. Череванский меня развеселил, и я рассказал о его отеческом напутствии Сергею Филиппову. Тут только я узнал, что Череванский был моим назначением недоволен. «Плюнь, – пояснил Сергей, – это выпад не столько против тебя, сколько против отца. Череванский в последнее время что-то стал к отцу в оппозицию. Как бы ему, однако, шеи не сломать». Шеи он не сломал, но с контролем Череванскому все же вскоре пришлось расстаться. Поводом опять-таки послужили его несогласия с Тертием Ивановичем по части назначений. В контроле особенно близким к Филиппову лицом был чиновник особых поручений, из старших, некто Алмазов. Долгою своею службою совершенно личного характера при Филиппове он стал по отношению к нему в такое положение, что Филиппов справедливо считал себя ему обязанным и захотел своевременно о нем позаботиться, заменив Алмазову службу при главе ведомства, покоившуюся главным образом на личных отношениях, более прочною должностью в кадрах Государственного контроля. По своему рангу (V класс должности) Алмазов мог претендовать на состоявшую в том же классе должность управляющего контрольною палатою в провинции, тем более, что и менее заметною и хуже оплачиваемою должностью в центре принято было вообще больше дорожить, чем более видною службою на местах. Тертий Иванович назначил Алмазова управляющим контрольною палатою на открывшуюся вакансию в Кишинев. Череванский стал на дыбы. Как это? Из чиновников особых поручений? Без специального делового стажа в ревизорских должностях? Оппозицию проявил чрезмерную. Пересолил. И получил без предупреждения со стороны Тертия Ивановича указ о назначении в Сенат. Назначение весьма недурное для товарища государственного контролера и менее всего обидное. Но Череванский стал всюду кричать о нанесенной ему обиде, считая себя по форме состоявшегося назначения выброшенным из ведомства. Нашлись влияния, которые, не столько в дружбу Череванскому, сколько чтобы насолить Филиппову, добились назначения Череванского всего через несколько дней членом Государственного совета. Череванский на своей оппозиции выиграл. А все-таки мелочный и скучный был человек.