– - Теб остается одно, одинъ способъ побдить Лидію Андреевну, это -- послдовать ея совту, исполнить ея желаніе. Вернись къ ней.

– - Этого вотъ и Платонъ Пирожковъ желаетъ!-- съ печальной усмшкой сказалъ Аникевъ.

– - Это единственное, что теб могутъ теперь посовтовать вс твои друзья...

– - И ты? и ты?

– - А я прежде всхъ, потому что больше всхъ дорожу твоимъ спокойствіемъ и думаю о твоей репутаціи.

– - Хорошо спокойствіерядомъ съ нею!

– - Скажи лучше, рядомъ съ Соней!.. Вдъ, отъ тебя самого зависитъ ограничить Лидію Андреевну извстными рамками... Тогда, въ Снжков, я слишкомъ была молода, она представлялась мн страшной, и я боялась ее за тебя. Теперь же... перезжай къ ней, этимъ ты страшно много выиграешь и возьмешь у нея изъ рукъ вс козыри. А при первой непріятности, прямо ко мн, и я научу тебя, какъ справляться съ ней, если ты самъ не умешь... Я завтра же кое-кого увижу, все разузнаю, вс ея ходы, и сейчасъ же сообщу теб... До тхъ поръ, умоляю тебя, не длай ровно ничего, подожди моихъ извстій... Общаешь? Дай слово, иначе я не отпущу тебя! Слышишь? Миша! Ты слишкомъ горячъ, слишкомъ возбужденъ, ты не судья въ своемъ дл... доврься мн... Дай же слово, что подождешь!

– - Ну, хорошо, подожду,-- растерянно произнесъ онъ, сознавая, что, во всякомъ случа, ему только теперь и остается ждать.

Къ тому же онъ начиналъ забывать и Соню, и Лидію Андреевну, и все на свт. Близость Алины опьяняла его.

Онъ сдлалъ надъ собой послднее усиліе и поднялся съ кресла.

– - Однако, я долженъ уходить... Что-жъ ты меня не гонишь?-- прошепталъ онъ такъ тихо, что она едва разслышала.

– - Зачмъ?-- сказала она:-- мы здсь въ безопасности,-- иначе я такъ не приняла бы тебя... Никто не посметъ меня безпокоить, пока я не позвоню...

– - Такъ же, какъ и въ тотъ разъ?-- перебилъ ее Аникевъ.

– - Этого никогда больше не повторится! Къ тому же онъ ухалъ на два дня въ Лугу, опять наслдство получаетъ... не большое, посл тетки... Да неужели ты думаешь, что онъ хоть разъ, когда-нибудь, осмлился войти въ эту комнату?! Неужели ты думаешь...

Аникевъ ничего не думалъ. У него кружилась голова, звенло въ ушахъ, и сквозь этотъ звонъ онъ слышалъ:

– - Миша, это безуміе какое-то! Ты долженъ простить меня... Ты не можешь такъ мучить и себя, и меня... Ты не смешь мн не врить... Пойми же, наконецъ... я шесть лтъ ждала тебя, жила этимъ ожиданіемъ... Я берегла себя, я не допустила въ себ ни одной мысли, которая была бы для тебя оскорбительна. Жизнь моя, милый мой... я только твоя, всегда была и буду только твоей...

Онъ сдлалъ нсколько шаговъ и отдернулъ занавсъ.

Передъ нимъ была Алина, его Алина. Она приподняла голову съ подушекъ и трепетно протягивала къ нему свои обнаженныя, милыя руки...

У Хрепелевыхъ происходила если и не настоящая, драма, то, во всякомъ случа, нчто крайне тяжелое и непріятное, нарушившее мирное и безукоризненное теченіе длъ этого богатаго дома, всегда пользовавшагося въ свт самой лучшей репутаціей.

Князь Валентинъ Илларіоновичъ,-- по вншности и манерамъ всесовершеннйшая, хоть и противуестественная смсь англійскаго лорда и утонченнаго парижскаго «вивера»,-- чувствовалъ себя совсмъ скверно, такъ скверно, какъ, можетъ быть, никогда еще въ жизни. Если-бы онъ былъ англійскимъ лордомъ, онъ, вроятно, принялъ бы какое-нибудь ршеніе, конечно, самое эксцентричное, исполнилъ бы его безъ всякихъ колебаній, а затмъ сохранилъ бы полную джентельменскую невозмутимость. Если бы въ былъ «жизнерадостнымъ» свтскимъ парижаниномъ,-- онъ сразу бы сообразилъ, что никакая непріятность, никакой семейный скандалъ не стоютъ быстро-бгущаго дня, полнаго всякими житейскими удовольствіями, а потому завилъ бы свое горе веревочкой и продолжалъ бы вкушать отъ всхъ плодовъ земныхъ.

Но вншность, манеры и даже привычки -- сами собой. Внутри же себя «dans' des fins fonds de son individualit'e»,-- какъ онъ о себ выражался, князь былъ русскимъ богатымъ бариномъ, избалованнымъ неизмнными удачами. Онъ смотрлъ на эти удачи, какъ на нчто должное, принадлежавшее ему по неотъемлемому праву.

Поэтому неслыханный «скандалъ» съ Nіnette на вечер у Натальи Порфирьевны, отказъ графа Ильинскаго и затмъ побгъ дочери изъ дому -- привели его въ состояніе полной умственной и душевной разслабленности. Все это было ни съ чмъ несообразно, никакимъ образомъ, а ужъ тмъ боле съ нимъ не могло случиться, и вотъ случилось, сразу, одно за другимъ въ нсколько дней.

Князь ничего не понималъ. Онъ не могъ сообразить, что же ему теперь длать, что длаютъ другіе въ подобныхъ обстоятельствахъ. Безпомощность его увеличивалась съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ.

Князь стоялъ у камина въ своемъ кабинет и, съ хронометромъ въ рук, проврялъ каминные часы, что длалъ неизмнно каждое утро въ одно и то же время. Онъ питалъ страсть къ часамъ и имлъ у себя очень интересную ихъ коллекцію.

Взглянувъ на князя, въ первую минуту никакъ нельзя было подумать, что это человкъ, надъ которымъ стряслась большая бда. Его высокая, сухощавая и мускулистая фигура держалась прямо, будто затянутая въ корсетъ.

Его пятидесятилтнее лицо, съ острыми чертами и нсколько выдвинутой впередъ нижней челюстью, украшалось тщательно расчесанными, зачесанными и приглаженными волосами. Такая прическа почти совсмъ скрывала лысину, а слишкомъ черный цвтъ волосъ легко могъ быть произведеніемъ какого-нибудь красящаго вещества. Великолпныя «англійскія» бакенбарды были такъ же черны и такъ же носили на себ слды опытной руки сихъ длъ мастера.

Щеки отличались свжестью, крпкій подбородокъ былъ тщательно выбритъ, каріе глаза, не утратившіе еще блеска, имли обычное пріятное и ласковое выраженіе.