Летом 1963 года была предпринята попытка сесть за один стол и сравнить аргументы. Встреча делегаций КПСС и КПК открылась в Москве 5 июля и была прервана 20 июля. Ни до чего не договорились.

«Коммунист» вынужден был печатать адаптированные для широкого читателя выступления советских партийных идеологов, принимавших участие во встрече с китайцами. «Адаптаторы» постарались: скучнейшие тексты, зубы вязли в тягомотине «штатных» формулировок, осколки здравого смысла еле-еле пробивались сквозь толщу пропагандистского мусора.

Долгое время всякого рода индивидуальные, партизанские действия на советско-китайском идеологическом фронте были запрещены. Стреляли только залпом и только из орудий большого калибра. Когда эти ограничения были сняты, мне показалось интересным перевести на простой, всем понятный язык содержание полемики между Москвой и Пекином. В октябре 1963 года в «Новом мире» появилась моя статья «Истина против догмы». Читая статью сегодня, хорошо понимаешь, что в нашей, советской «истине» было много догматического. И тем не менее, читая статью именно сегодня, видишь, что на нашей стороне были поиск, попытки ослабить догматические путы, пробиться к действительной истине.

Выступление в «Новом мире» ускорило мою передислокацию. В конце ноября Бурлацкий привел меня к Андропову. Представительная фигура. Я робел. Принесли чай с сушками, сели за большой стол, начались интеллектуальные смотрины. Долго говорили. О чем – не помню уже. Кроме одного. Андропов спросил, какое впечатление произвели на меня «важные» редакционные статьи, напечатанные в нескольких номерах «Коммуниста». И тут меня понесло («нудные», «пустые», «схоластические» и т. д. и т. п.). Федя толкал меня под столом ногой. Андропов молчал и слушал. Удивленно-заинтересованно, как мне казалось. Потом выдал какую-то нейтральную реплику и закончил разговор.

В коридоре Федор расшумелся: ты что, сдурел, это же речи начальства… Повздыхали и пошли восвояси.

Томительная неопределенность, и наконец звонок Бурлацкого: Андропов дал добро.

Четыре года в «Коммунисте» обернулись для меня большими плюсами. Во-первых, новая жена, дочь и комната 15,36 кв. м. Во-вторых, новые друзья и знакомые, публикации в «Коммунисте» и других московских изданиях. В-третьих, знакомство с довольно близкого расстояния с аппаратами и механизмами, которые обеспечивали стабильное господство партийно-государственной верхушки. Был и минус. Я ушел от занятий собственно философией, тем более философией бесконечного. Возможно, это сберегло мое здоровье. Но, несомненно, заставило тратить слишком много ума и энергии на всякую жизненную мелочовку.

На Старую площадь, уже как на службу, мне надо было явиться в какой-то из понедельников в конце декабря 1963 года. Но ЦК работал на опережение. В субботу, когда я предавался тихим семейным радостям, позвонил помощник Л.И. Брежнева Андрей Михайлович Александров-Агентов. Поздравил меня с назначением в отдел и сообщил, что он договорился с Андроповым о моем первом боевом задании. Брежнев (тогда – председатель Верховного Совета СССР) собирается с визитом в Чехословакию. Готовятся речи. Время поджимает. Александров просил меня срочно заняться одной из них.

Через час фельдъегерь доставил пакет с проектом речи. Три странички. Возился с ними все воскресенье. Чтобы первый блин не был комом…

Строго говоря, это был уже второй блин. Перед XXII съездом КПСС меня вызвал главный редактор «Коммуниста» Константинов.

– Нам поручено, – сказал он, – подготовить выступление на съезде для Брежнева. Я тут надиктовал текст. Доведите, пожалуй ста, до кондиций.

Я довел. Начался съезд. Брежнев выступил, но с другим текстом.

– Брежневу наш вариант понравился, – объяснял мне потом Константинов. – Но слишком умно, не по чину ему, Брежневу, так говорить.

Поскольку с тех пор чин Брежнева не изменился, я теперь не слишком старался по части содержания, размышлизмов. О чем шла речь, не помню. Помню только, что споры развернулись вокруг «птицы феникс». Этот свежий образ почему-то нравился Александрову…

В понедельник – на Старой площади. Длинные, гулкие коридоры. Двери с табличками ФИО. Моя уже была готова.

За дверьми сидели очень разные люди. Их можно, пожалуй, распределить по четырем группам.

Первая. «Заведовали» идеологией во всех возможных направлениях: культура, искусство, наука, образование. Они знали, что такое «хорошо» и что такое «плохо». И отвечали за то, чтобы иные мнения не высказывались. Они определяли, что нужно читать, а что не нужно. Что можно смотреть, а что нельзя. Что не возбраняется говорить, а что лучше и не надо.

Когда ругают «аппарат ЦК», имеют в виду прежде всего именно эту его деятельность.

Вторая. Руководили руководителями народного хозяйства. Каждое министерство имело в аппарате своих «кураторов». Как правило, это были опытные, знающие дело специалисты. В принципе с точки зрения здравого смысла они были вообще не нужны. В Совете министров работали такие же специалисты. Но если «партия – наш рулевой», то политбюро не хотело выпускать хозяйственные рули из своих рук.

Третья. Контролировали силовые функции государства. Через административный отдел осуществлялся партийный надзор за деятельностью КГБ и МВД, положением в вооруженных силах, за работой суда и прокуратуры. Здесь действовал сложный политический механизм подбора руководящих кадров для «силовых» органов (термины «силовики», «силовые» органы тогда не употреблялись, они появились в политическом языке где-то в конце 90-х).