========== Год второй. ==========

Совсем не знак бездушья — молчаливость.

Гремит лишь то, что пусто изнутри.

Уильям Шекспир

Пит.

Мы общаемся. По вечерам, закончив с обыденными делами, мы сидим вместе на улице. Мы сближаемся, но оба сохраняем определённую дистанцию: он не зовёт меня в свой дом, я, в свою очередь, не приглашаю в свой. Кажется, нас обоих это устраивает.

Мы разговариваем. О разном. А чаще всего молчим. Не могу сказать за него, но меня эта тишина не тяготит. Даже более того, она умиротворяет. Не уверена, является ли это показателем какой-то привязанности, но рядом с ним я чувствую уют. Будто мы оба на своём месте.

Когда он или, чаще всего, я, начинаем замерзать, мы тихо прощаемся и расходимся по домам. Своеобразным ритуалом стало для меня заходить в дом, и наблюдать в окно, как Пит, прихрамывая, входит в свой, включает свет, предполагаю, что пока его мне не видно, он снимает верхнюю одежду и разувается, проходит на свою кухню и уже в окно машет мне на прощание. Тихо шепчу ему: «Спокойной ночи», и ложусь спать.

Конечно, я не могу видеть, как обустроен его дом, но всё чаще представляю, каким он мог бы быть. Только самое необходимое, никаких излишеств. В чём я уверена, так это в том, что второй этаж не обжит. Думаю, это из-за трудностей с ногой, но об этом с ним не говорю.

Я видела его протез пару раз. Разумеется, на расстоянии, но острое зрение помогло зафиксировать всё до мельчайших деталей. Пит не пожалуется, но я знаю, что ему неудобно. Иногда больно. Нудящая фантомная боль.

Пару раз я замечала, что иногда Пит забывает об отсутствии одной своей конечности. Но когда он, не подготовившись, поднимает мешок с мукой, я вижу как предательски кривятся черты его лица.

Я знаю, что виновата перед ним. Но я ничего не могу исправить. А пустое «прости» — мало что изменит.

Однажды я делюсь с ним идеей по поводу книги, и со следующим поездом прибывает большая коробка пергаментных листьев из Капитолия. Теперь наши совместные вечера обретают смысл и становятся куда более плодотворными.

Мы намерены писать обо всем, что считаем важным, о фактах, которые были скрыты от гласности, восстанавливать справедливость там, где о ней никогда не слышали и где она казалась навсегда утерянной.

Семейная книга о растениях служит нам вдохновением и отдушиной. Место, где мы записывали все те вещи, которые нельзя доверить памяти.

Страница начинается с изображения человека. Например, с фотографии, если мы можем её найти. Если не находим, тогда с наброска или рисунка Пита. Далее, написанная самым аккуратным почерком, следует детальная информация, которую было бы преступлением забыть. Леди, лижущая Прим в щёку. Смех моего отца. Отец Пита с печеньем. Цвет глаз Финника. Что Цинна мог сделать с обычным куском шёлка. Боггс, перепрограммирующий Голо. Рута, вставшая на цыпочки, со слегка расставленными руками, словно птица, собирающаяся взлететь. Ещё и ещё…

Моя гостиная частично стала творческим уголком Пита. Все принадлежности для рисования он доверчиво предпочитал оставлять здесь. Я же, в свою очередь, к его очередному приходу наводила порядок, готовила новые, чистые листы, вымытые и высушенные кисточки, вновь красиво разложенную пастель и краски.

Мы переворачивали влажные от слёз страницы и обещаем жить достойно, чтобы их смерти не оказались напрасными. Учимся ценить то, что имеем, отказываться от того, что нам не принадлежит. Человек устает. Пока тратишь время пытаясь вернуть то, что у тебя отняли, теряешь ещё больше. Так что потом просто учишься накладываешь жгут на рану, чтобы меньше кровоточила. В любом случае никогда не знаешь, какое ещё худшее несчастье могло бы с тобой случиться, не случись этого. Мы были слишком молоды для одной войны и слишком стары для другой. Можно быть патриотом и всё же считать что кое-какие вещи обходятся чересчур дорого. Спросите матерей, отцов, братьев и сестёр, чем они заплатили и что получили взамен. Всегда переплачиваешь. Особенно за обещания. Не существует такой вещи как дешевое обещание. Сама увижу, если уже не увидела.

Наконец-то к нам присоединяется Хеймитч, отдавший дань двадцати трём годам, на протяжении которых он был вынужден быть ментором. Он о многом рассказывает, но о ещё большем — молчит.

Дополнений становится меньше. Со временем мы понимаем, что ходим по кругу. Давние воспоминания, не стёртые временем. Примула, высохшая между страницами. Странные кусочки счастья, такие, как фотография новорождённого сына Финника и Энни.

Бывает, что мы с ней созваниваемся. Всегда звонит она. Про меня же решили, что если отвечаю, то и этого достаточно. Ограничение в виде запрета выезжать за пределы своего дистрикта работает только за меня. Другие же не приезжают ко мне по многим причинам: маленький ребёнок, новая должность, восстановление дистриктов, отнимающее уйму времени. Меня всё устраивает. Мне достаточно тех, кто уже рядом.

Иногда Пит остаётся ночевать в моём доме. Я раскладываю для него диван, сама же поднимаюсь к себе. Но по утрам неизменно мы просыпаемся в одной кровати: либо я теснюсь на его диване, либо он ютится в моей постели. Мы укладываемся, Пит подсовывает мне под голову свою руку и обнимает, словно защищает даже во сне. Меня давно никто так не обнимал; с тех пор, как умер отец и я отдалилась от матери, ничьи руки не внушали мне такого чувства безопасности.

Приступы днём, кошмары ночью — Пит всё ещё боится потерять меня.