— Доктор Аврелий прислал мне таблетки, — говорю я Питу, спустя некоторое время. Он непонимающе смотрит на меня, и я продолжаю: — От детей.

Пит сверлит меня взглядом и коротко кивает.

Потом мы прощаемся, и я ухожу.

Я бы хотела, чтобы он последовал за мной, но гордость не позволяет вечно его упрашивать. А сам он не идёт.

***

Мы снова вместе.

В этом нет ничьей заслуги, а если уж если и стоит кого поблагодарить — так это наши кошмары. Питу нужно просыпаться и видеть меня, а мне, просыпаясь с криком от ночных кошмаров, нужна надежда на то, что жизнь продолжаеттся, независимо от наших потерь. Что всё наладится. И только Пит может дать мне это.

Снова утешающие поцелуи, горячие объятия, доверчивый шёпот.

И мой взгляд, просящий чего-то большего. И Пит, когда-то бросивший мне горелый хлеб, снова спасает меня.

Всё происходит так неожиданно, но так слаженно. Будто разгоряченная печь дальше сама знает, что нужно делать, когда в ней оказывается противень.

Ты не думаешь о том, как и что делать. Потому что в конечном итоге выясняется, что всё, сделанное тобой — правильно.

И эти чувства… неописуемы. Это как при сильном голоде закинуть в себя горячую булочку. Ты не помнишь, была ли она сладкой или солёной, потому что получаешь ожог от исходящего жара.

Я не знаю, что я ожидала и получила ли ожидаемое. Но была уверена, что хочу ещё.

========== Год четвёртый. ==========

Мне нравится переплетать свои ноги со здоровой ногой Пита и укладывать свою голову ему на плечо.

Пока он спит, я привыкаю к нему. К телу мужчины в моей постели.

Хоть я познакомилась с его телом ещё на первых играх, теперь всё иначе.

Мои шрамы на фоне обрубка Пита — ничто. Вольно-невольно, но в первое время я старательно отводила взгляд из-за тошнотворного зрелища. Это не культя Рубаки, и это не глубокий шрам, зашитый десятком швов. Стянутая кожей конечность требует особого ухода, и деликатного обращения. Я научилась.

Оказывается, действительно, ко всему можно привыкнуть. Так и я привыкла к протезу Пита. И теперь, когда он, уставший, оказывается в постели и мгновенно засыпает, я уже сама снимаю его искусственную ногу и укладываюсь рядом с Питом спать.

***

— Одну из комнат придётся сделать парилкой, — говорит Пит, вырисовывая план своего дома. — Холодными утрами хлеб долго поднимается, и я теряю уйму времени, выпекая его несколькими партиями: печи пусты, но хлеб ещё не готов. Думаю, придётся объединить эти две комнаты, — показывает он мне на листе бумаги два квадрата. — Тестомешалку тоже нужно заменить, новая занимает два на два метра. Ну, и лентообразная полоса — без неё уже никак.

Соответствующие выводы, до которых Пит ещё не дошёл, я делаю самостоятельно — для него самого в его доме не остаётся даже уголка.

— Переезжай ко мне, — слова звучат раньше, чем я успела обдумать их значимость и необходимость этого шага.

Мне хочется исправиться и сказать, что я не то имела ввиду, и сказала совсем не то, что хотела. Я хочу рассказать ему, что мой дом для меня одной — великоват, и второй этаж не составит для меня труда, именно поэтому могу уступить ему первый. Хочу объяснить, что в его переезде есть масса преимуществ для него самого: большинство его вещей уже перекочевали ко мне, поэтому переезд не будет утомителен и отягощающ; по утрам ему не придётся сломя голову нестись в свою ванну только потому, что его сменное бельё у него дома. Хочу сказать, что, в конце концов, мы всё равно уже вместе.

И ровно тысячу лет мы просыпаемся вместе,

Даже если уснули в разных местах.

Я хочу продолжить и сказать, что жители наверняка не будут возражать и вряд ли осудят, ведь нам с Питом уже второй десяток. К тому же, окружающие верят, что мы действительно помолвлена, а, значит, имеем официальное право на совместную жизнь. И я не намерена переубеждать их в ошибочности их выводов и собираюсь довольствоваться их полной неосведомленностью.

У нас по-прежнему будут свободные отношения. В которых никто никому ничего не должен, думаю я.

Только почему-то когда Пит не будет приходить на обед, я буду сама относить ему его порцию, когда будет опаздывать после работы, пойду за ним, и всё чаще начну оставаться помогать ему прибраться в пекарне.

Но у нас свободные отношения, и мы друг другу ничего не должны. Абсолютно.

========== Пятый. ==========

— Это тебя, — протягивает мне Пит телефонную трубку.

Готовая к любому из своих собеседников, будь то Энни, мама или доктор Аурелиус, хватаю стул и присаживаюсь рядом с аппаратом — кто бы не звонил, разговор обычно имеет свойство зудящей продолжительности.

Понимаю, что рано свернула в клубок свою подозрительность, когда слышу:

— Привет, Кис-Кис.

Гейл.

Объявился через столько лет.

Швыряю трубку, и уже с остервенением поднимаю и снова с силой бью им по аппарату несколько раз.

— Это была твоя бомба?

— Я не знаю. И Бити не знает, — говорит он. — Не всё ли равно? Ты всегда будешь думать об этом.

Он ждёт, что я буду отрицать, и я хочу отрицать, но это правда. Даже сейчас я вижу вспышку, которая воспламеняет её, чувствую жар огня. И я никогда не смогу отделить это мгновение от Гейла. Моё молчание — мой ответ.