Артемий Петрович изрядно захмелел, размяк и, несколько подумавши, вывел, что в столицах все про всё ведают и уж небось разнесли по всей империи. И всё отцу архимандриту и рассказал, несмотря на то что Шурочка погрозила ему пальчиком и глядела с укоризною.

— Беспокоен государь наш, очень беспокоен, — задумчиво произнёс отец Пахомий. — Для войны деньги надобны, много денег. А ну учнёт, как некогда, разорять монастыри. Народ-от что молвит; наш-де царь антихрист, понесла царица Наталья не от благоверного супруга, а от немчина кудлатого да и выродила...

Пахомий оборвал на полуслове; вспомнил, видно, что перед ним ближние государевы люди. И повернул вспять:

— Сколь ни говорю пасомым: сии вымыслы идут от врагов его величества, нехристей поганых, ради умаления государства нашего, грожу урезанием языков, ан всё едино талдычат своё.

— Враги-то, враги государевы, — подтвердил Артемий Петрович. — И надобно сих клеветников пресекать, на монашествующих епитимьи накладывать строжайшие, а мирян предавать воеводе.

— Таково и действую, — вздохнул архимандрит, но видно было, что ежели и не потворствует, то помалкивает, а может, в крайности отделывается укоризною. Пётр духовным был не люб, более того, ненавистен, особенно чёрному духовенству, И Артемий Петрович в откровенные минуты слышал от них таковые признания. Разве ж не антихрист мог посягнуть на монастырскую казну, не антихрист ли переплавлял святые колокола в пушки, не враг ли Церкви отринул патриаршество и иные установления, идущие от отчичей и дедичей?! — Нет, такого царя ещё не бывало на святой Руси — ниспровергателя, хулителя, порушителя древлего благочестия, обычаев, исстари заведённых. Простую девку немецкого племени возвёл в царицы — статочное ли то дело!

«Не можно укоротить языки ни духовным, ни мирянам, — думал Артемий Петрович. — Нету сил вырвать крамолу, а пытки и казни не устрашают, а только подбавляют жару в плавильню народной молвы. Велика Русь и темна, не потрясти её такому великану-богатырю, каков царь Пётр, малая часть уверовала в его богатырский замах, слишком малая, чтобы повернуть, сдвинуть Русь, направив её по пути, размеченному государем. Не всё можно силою, надобна вера. А вера-то иссякла — вера в государеву правду и его дело. Тяжко, коль долго гребёшь против течения, мало кто выдержит. Пётр покамест выдерживает. Но долго ль так будет, не вечен великий гребец. А его наследникам такое не под силу».

Отец же архимандрит, уведав о низовом походе, изрядно поскучнел. Царское войско не минует Свияжска. А где войско, там непременно дань, а то и разорение. С кого драть-то? Первое дело — с монастырей, как бывало прежде.

Артемий Петрович заметил перемену в хозяине. Но, не будучи сердцеведом, причины её не знал. Однако спросил:

— Чем опечалился, святой отец? Углядел заботу на челе.

Отец Пахомий не стал скрывать. Сказал напрямик:

— Предвижу набеги войска его величества на монастыри ближние, яко наш и соседний Успенский. Плыть-то мимо будут, стало быть, все наши закрома и обшарят. Быть им пусту.

Артемий Петрович, как мог, успокоил архимандрита. Государь приказал загодя устроить магазейны в поволжских больших городах и губернаторам да воеводам сим озаботиться. Был-де он на консилии, так там о монастырях речи не было. Местная власть обязана те магазейны наполнить, из них войско станет продовольствоваться на всём пути до Астрахани. Тако и воинский припас: его станут сплавлять ближе к низовью.

Отец Пахомий повеселел: не простой чиновник сказывает, а особа, близкая к государю, можно сказать, его родственник, губернатор астраханский; стало быть, истинно.

Артемий же Петрович, нисколько не чинясь, стал сетовать на то, что главные труды в означенной кампании лягут на его плечи.

— Всё в Астрахани завяжется. Оттоль войско двинется в Перейду во главе с государем. С ним и государыня, и некоторые вельможи. Великая тягость на мне будет: принять, поместить, отправить, заготовить провианту на всё войско да сплавлять его на море. А людишек расторопных мало, повсюду глаз да глаз надобен, не то без присмотру губернаторского учинятся великие неприятности, как не раз бывало.

Отец Пахомий охотно поддакивал, Шурочка молчала да подрёмывала. Видя такое и понимая, что высокие гости притомились за время долгого пути, архимандрит повёл их в опочивальню.

— Люди ваши устроены, кони накормлены, погостите денёк-другой, роздых надобен. Завтра же, ежели пожелаете, можем обозреть наши достопамятности.

Пожелали, само собой разумеется. По дощатым мосткам стали обходить некогда грозные стены и башни. Увы, городни мало-помалу разваливались, починять же их, видно, никто не собирался, да и не было нужды: враг был отброшен и покинул сии пределы.

Артемий Петрович дивился: стены имели верхний и нижний бой да к тому ж кое-где устроены выносные площадки, дабы удобней было лить кипящую смолу, кипяток, обрушивать камни сквозь особые бойницы в полу. Воротных башен было семь, самая высокая — Рождественская, с главными воротами и подъёмной решёткой, — была шестисаженной высоты. В ней размещался караул, была стрельница да казематы.

— А вот государев казённый двор со складами для огневого припасу и провианту. Царь Иван Васильевич был, сказывают, здесь с князем Курбским и все устроения весьма одобрили. — Отец Пахомий вёл их всё далее и далее, показывая то на съезжую избу, то на дьячую, где обитал герой сего устроения дьяк Выродков с татарским ханом Шахом-Али, переметнувшимся к русским в надежде поймать власть после покорения Казани.