Шрифт:
Кардинал Дюбуа — Кампредону
Всякой потентат [57] , которой едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а которой и флот имеет, обе руки имеет.
Из Морского Устава Петра
Я почитаю людей, заслугами своими отечеству доставивших себе знатность, и уважаю их потомков... но тот однако же из потомков знатных родов заслуживает презрение моё, которого поведение не соответствует предкам их: и дурак сноснее в моих глазах из низкаго роду, нежели из знатного.
57
Владыка (лат.).
Пётр, из высказываний
«Тринадцатого мая Его Императорское Величество путь свой взял до Коломны, — занёс в «Юрнал дорожный...» писцовый дьяк под диктовку Макарова, — сухим путём, после полудня в 4-м часу, и прибыл в Люберцы, где изволил ночевать в доме светлейшего князя, который от Москвы 15 вёрст...»
Низовой поход в Перейду начался. И, по обыкновению, начался стремительно. Почти стовёрстный путь до Коломны одолели менее чем в сутки.
Пётр был весел и неутомим. За ним — поезд из карет, вскоре отставший. Император любил быструю езду, вельможи не чаяли за ним угнаться. Не поспела и государыня: долгонько сбиралась, повелитель и укатил не дождавшись. У него, впрочем, была некая задумка, коя была сокрыта для всех.
В Коломне, на берегах и на Москве-реке, общий сбор: столпотворение судов, полков, экипажей. Обывателям было велено сидеть по домам, дабы не заграждали улиц и дорог. Крестьянам окрестных деревень, доставлявшим припас на торг, пришлось поворотить возы: у всех рогаток стояли солдаты, покрикивали: «Ворочай, куды лезешь, немытая морда!» Более покладистые объясняли: «Царёв нынче город, царь-батюшка великий поход затеял со всеми генералы».
— Будем стоять тут, покамест государыня не прибудет, — сказал Пётр Макарову. И со смешком своим обычным, раздвинувшим короткие колючие усы, прибавил: — Огрузнела старуха, много всего на ней повисло, и на ногах, и меж ног.
«Старухе» в ту пору исполнилось тридцать восемь лет: месяц назад были пышные празднества по случаю её тезоименитства.
— Алексей, вели прибыть ко мне господам министрам, особливо Толстому, Головкину, Кантемиру, на обсервацию [58] Коломны. Архиепископ с воеводою и кто есть из дворян здешних пущай при сём будут. Им сопровождать да ответ держать, коли увидим неустройства. Я здесь не бывал со времени похода на Азов.
— Без малого двадцать лет, государь, — подсказал Макаров.
58
Обозрение (фр.).
— То зимою было. Легко тогда ездилось. А ныне тож огрузнел и прежней прыти нету.
— Не то изволите говорить, ваше величество. — Пётр Андреевич Толстой замахал руками. Он сей момент подоспел без зова и почёл нужным опровергнуть своего повелителя. — Без лести молвлю: коли всех европских монархов выставить против вас, одною рукою уложите. Ни силы, ни молодости не убыло как противу мужеского, так и дамского пола.
— Зато ты за эти годы успел знатное брюхо отрастить. — Пётр ладонью хлопнул Толстого по выдававшемуся животу. — Родишь мне столь же головатого наследника — государству прибыток.
Преображенцы шли впереди, очищая дорогу. Петру пришлось умерить шаг. Свита его росла. Денщики, отряжённые Макаровым, призвали господ министров.
Обыватели попрятались, исподтишка глазея из окон на небывалое зрелище: столь великое скопление знатнейших особ во главе с самим царским величеством. Было и страшно и любопытно. Мальчишки гроздьями висли на деревьях, на заборах. Всё происходило в торжественном молчании, придававшем особую значительность столь непривычному шествию.
— Царь Иван Васильевич Грозный отселе загинал поход свой противу Казанского ханства, — прервал молчание Толстой. — По его стопам, государь, шествуете, стало быть, удачи не миновать.
— Бери глубже, — поправил его Пётр. — Сказывают, князь Дмитрий Иваныч Донской учинял тут смотр своему войску и повёл его отсель на Куликово поле. Здесь он и венчался с суздальской княжною.
Миновав посад, шествие вошло в кремль через Пятницкие ворота.
Князь Кантемир замедлил шаг и, задрав голову, разглядывал Пятницкую башню.
«Откуда это? — бормотал он про себя. — Прямо ассирийский зиккурат. И какая мощь... А стены. Похоже, они превосходят те, что опоясывают Московский Кремль, и по высоте и по толщине. Жаль только, что с одной стороны стена почти совершенно порушена: видно, здешняя власть не заботится о сохранности кремля и смотрит сквозь пальцы, как жители мало-помалу растаскивают кирпич на свои постройки. Уверились, видно, что Коломне ни с какой стороны враг не угрожает».
Поразила князя своей стройностью и высотой двадцатигранная Коломенская башня. Шедший с ним рядом граф Толстой назвал её почему-то Маринкиной башней. А когда князь Дмитрий полюбопытствовал почему, Пётр Андреевич сказал, что существует предание, будто здесь была заточена супруга самозванца Гришки Отрепьева Марина Мнишек.
— Самозванца? — вопросил князь. Его познания в российской истории были довольно поверхностны.
— Да, князь. — И Толстой с удивлением покосился на Кантемира, но тут же спохватился: — Беглый чернец Чудова монастыря объявил себя царевичем Димитрием, сыном Иоанна Грозного, чудом спасшимся законным претендентом на российский престол, предался полякам и при их покровительстве пошёл войною на Москву.