Шрифт:
2.2.5. Консервативность, тугоподвижность к изменениям
Хотя время правления последнего российского императора отмечено кардинальными изменениями (революции, войны, ограничение и, наконец, падение монархии), ни для кого не секрет, что Николай Александрович не любил изменений и подчеркивал это в своих речах и поступках.
Даже перед лицом свершившихся событий, которые он сам утвердил своей подписью, император не признавал факта ограничения своей власти. Комментируя манифест 17 октября, по сути своей изменивший государственный строй и даровавший аналог конституции перед депутацией Иваново-Вознесенской самодержавно-монархической партии, Николай Александрович завершил свое обращение типовой фразой, которую он твердил по любому поводу: «…Самодержавие же Мое останется таким, как оно было встарь».
Мы думаем, что теперь читатель не будет удивляться, что образцом царской власти из рода Романовых для него был «тишайший» Алексей Михайлович [79] – правитель, олицетворявший крайнюю степень консервативности и тугоподвижности к изменениям.
2.2.6. Эмоциональные реакции. Реактивные состояния
Завершая разговор о симптомах психопатии Николая Александровича, мы должны затронуть вопрос об особенностях его эмоционально-волевой сферы. Для этого необходимо кратко остановиться на видах эмоциональных состояний индивида. Условно человеческие эмоции можно разделить на три вида: природные (их еще называют аффектами), социальные (собственно эмоции) и личностные (свойственные только человеку чувства).
79
А лексей Михайлович (1629–1676) – второй русский царь из династии Романовых.
Так вот, есть достаточно свидетельств того, что Николай Александрович при всем его странном спокойствии все-таки мог на природном уровне (т. е. в виде аффекта) эмоционально реагировать на события. Добавим, что аффекты характеризуются как кратковременные, но очень сильные эмоциональные состояния (гнев, ужас, эйфория). Так, непосредственное соприкосновение с психотравмирующей ситуацией вызывало у монарха сильные эмоции, вплоть до аффекта.
В силу своей высокой внушаемости Николай Александрович сильно зависел от эмоционального состояния окружающих, как бы заражаясь их эмоциями и впадая с окружающими в некие коллективные эмоциональные переживания. Младшая сестра царя Ксения в дневнике описывала события, происшедшие после приема в Зимнем дворце в апреле 1906 г. по случаю открытия нового сезона заседаний в I Государственной Думе: «Многие плакали! Мама и Аликс плакали, и бедный Ники стоял весь в слезах, самообладание его, наконец, покинуло, и он не мог удержаться от слез!» [80] Таким образом, для проявления эмоций ему нужен был пример эмоционального реагирования значимых окружающих. Если такого образца рядом не было, то Николай Александрович никак не реагировал и проявлял то самое «знаменитое» ледяное спокойствие и сдержанность.
80
Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра. М., 1998. С. 292.
Эта особенность эмоционального реагирования Николая Александровича также ярко проявляется на религиозных церемониях в присутствии большого количества людей. Единый эмоциональный порыв множества людей вызывал у него настоящий религиозный экстаз, подлинный аффект.
Социальный уровень проявления эмоциональных состояний, или собственно эмоции, был у царя существенно ограничен. Поясним, что социальный уровень эмоций отличается от природного тем, что здесь нет непосредственного контакта с травмирующей ситуацией. Неприятное событие еще не случилось, но есть уже предвосхищаемая событие тревога.
Судя по воспоминаниям современников, тревога не была свойственна последнему российскому императору. Можно с уверенностью утверждать, что он жил исключительно сегодняшним днем, и то, что случится через день, а уж тем более через несколько лет, его фактически не волновало. В силу природной ограниченности интеллектуальной сферы он не был способен анализировать и предвосхищать события, которые могли произойти в его необъятной империи под влиянием его решений или, напротив, бездействия.
А вот истинно человеческие эмоции, чувства Николай Александрович в принципе испытать не мог, вследствие дефицита интеллектуальной сферы. Именно эта странная особенность так пугала окружающих монарха. Дело в том, что он совершенно спокойно реагировал на трагические новости, сообщаемые устно или письменно. Ведь все это случилось где-то далеко и не с ним самим. А сообщающий официальным тоном плохую новость министр старался как мог сдерживать свои эмоции, не давая, таким образом, императору образца эмоциональных переживаний.
Еще одной яркой иллюстрацией подобного дефицита чувств, свойственного Николаю Александровичу, является равнодушие по отношению к смертельно раненному председателю правительства Столыпину. Царь не прерывает программу торжеств, зная, что его премьер находится при смерти. Однако дочь Столыпина вспоминает, как Николай Александрович плакал, стоя на коленях, перед телом погибшего, молился и твердил: «Прости, прости…»
Пожалуй, единственным исключением чувственного дефицита является отношение царя к сыну. Генерал Д.Н. Дубенский вспоминает о реакции Николая Александровича на болезнь сына: «Когда он говорил с Фредериксом об Алексее Николаевиче (наследнике, больном гемофилией. – Авт.), один на один, я знаю, он все-таки заплакал» [81] .
81
Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства. Редакция П. Е. Щеголева. Л.: Государственное издательство, 1924–1927: Т. I. С. 394.
Описанные особенности эмоциональной сферы монарха производили на его окружение негативное впечатление и даже давали повод для подозрений в психическом нездоровье Николая Александровича.
Нужно отметить, что предположения о психической аномалии эмоциональной сферы императора были, как мы уже знаем из описания психиатра Ганнушкина, не так уж безосновательны.
Для менее проницательных современников Николая Александровича, судивших о проявлениях монарха шаблонно, не оставалось другого удобного объяснения дефицита чувств, как сочинение легенды о якобы особой сдержанности императора, который свои настоящие переживания позволял видеть только самым близким людям.
Рассмотрев психические особенности интеллектуальной и эмоциональной сферы Николая Александровича, можно сделать вывод о наличии у него «пограничной умственной отсталости». Разумеется, наш диагноз о психопатии Николая Александровича, т. е. отнесение его к группе «конституционально глупых» носит вероятностный характер, однако надеемся, что мы привели читателям достаточное количество доказательств в пользу нашей версии. Кроме того, наше предположение может разумно, без обращения к житейскому мифотворчеству, объяснить те странности в поведении Николая Александровича, которые мы отмечали ранее.