— Тебе, я смотрю, все не терпится умереть? Обязанность рыцаря вести воинов в бой, но сейчас ты командир, так что забудь о былых привычках.

— И все же, я должен сделать это, — не давая собеседнику возразить, произнес он.

Казалось, что план безупречен. Все шло превосходно. И, тем не менее, камень так и лежал на сердце неподъёмным грузом, будучи предвестником беды. Когда армии Вельзевула оставалось всего несколько часов пути до входа в ущелье, к Асмодею явился один из разведчиков, который был послан следить за продвижением вражеского войска. Он признался, что Астарот подкупил его и уговорил предупредить о засаде. Разведчик согласился, взял причитающихся ему за измену душ, и отправился в путь, но в самый ответственный момент то ли страх перед карой заговорил в его душе, то ли клятва верности, данная Люциферу, то ли обычный здравый смысл. Как бы то ни было, он поспешил вернуться, чтобы все рассказать своему новому предводителю.

К рассвету вражеский строй узкой колонной углубился в ущелье. Асмодей встретил их на полпути от лагеря со своими пятьюстами воинами. Завязался бой, но вскоре демон похоти протрубил сигнал к отступлению. Воины начали медленно сдавать позиции, неся незначительные потери, чем только распаляли преследователей. Враги становились все напористее, а войска Асмодея отходили все быстрее, пока не обратились в бегство, спасаясь от преследования всадников.

Примерно в полумиле от конца прохода, за которым расположился лагерь ополченцев, ущелье делало крутой поворот и резко сужалось. Здесь скалы были так высоки и отвесны, что у подножия их царил вечный полумрак. К этому повороту и бежали демоны, делая вид, что охвачены неудержимой паникой, а преследователи, воодушевленные легкой победой, гнались за ними, выкрикивая проклятия. Но, едва завернув за угол, они сразу запели иную песню. Те, кто следил за ними с высоты тысячи футов, подали знак, и на врага обрушился такой ливень глыб и камней, что небо потемнело, и большая часть демонов была раздавлена на месте. Остальные бросились вперед, туда, где проход в скалах расширялся. Многим удалось пробиться, но здесь их встретили маги и лучники, ждавшие своего часа, и теперь вместо камней на захватчиков посыпались освященные стрелы. Это было настоящее кровавое месиво. Асмодей поддавшийся боевому безумию, косил врагов, будто жнец спелые колосья. Оставив в ножнах свой пылающий клинок, он избрал более удобное оружие, для сражения в узком пространстве — кинжал. Захваченные в эту мышеловку враги в полном беспорядке бросились на утек, даже не помышляя о сопротивлении, но путь к отступлению им отрезали собственные войска, напирающие на них с другой стороны, а магические заклинания продолжали сыпаться на их головы. Сигнал к отступлению, поданный Астаротом, оборвал эту череду бессмысленных смертей, дав двум армиям временную передышку.

Это была победа, пусть не в войне, но в этой битве. Асмодей знал, что иного пути к лагерю, кроме как через ущелье или горы у врага не было, а значит, до тех пор, пока у них остается хотя бы крупица душ на пустоши, они смогут сопротивляться. Что же, пусть они и заперли себя в этой ловушке, но и врагу без боя не сдались. На каждого убитого воина приходилось по пять воинов Вельзевула, что не могло не радовать, но полчища последнего казались безграничными, а армия защитников редела с каждой минутой. Кто-то спасался бегством, прячась в горах; кто-то пал славной смертью воина; кто-то был ранен и не мог держать оружие в руках. Такова была война, и она ничем не отличалась от тех войн, что вели меж собой смертные.

— Что дальше? — заходя вслед за Асмодеем в палатку, проговорила Лилит. — Вельзевул просто так не сдастся.

— Будем ждать! — усаживаясь в кресло, произнес Асмодей, уперев локти в подлокотники, сложив пальцы «домиком».

— Ждать чего?

— Сейчас не наш ход. Мы заперли себя в этом ущелье и дали понять Вельзевулу, что не сдадимся без боя, чтобы вытравить нас отсюда ему придется потратить слишком много времени и положить добрую половину своей армии, власть такого не приемлет. Если он не сможет убрать нас с шахматной доски в кратчайшие сроки, его сочтут слабым и свергнут собственные воины. А значит, он попытается урегулировать проблему иным способом. Там где не работает сила, свое забирает политика. Он предложит сделку.

— А ты?

— А я подожду. Время на нашей стороне. Каковы наши потери?

— Чуть более двух сотен убитыми и ранеными, мессир, не считая тех, что пали у берегов Ахерона, — отозвалась Лилит, усаживаясь против него.

— А у Вельзевула в ущелье?

— Почти в пять раз больше.

— Капля в море, — раздосадовано всплеснув руками, прошипел Асмодей. — Кто-нибудь из тех, кого отправили к Ахерону вернулся?

— Нет, но раз враги до сих пор не принесли ко входу в ущелье отрубленную голову Абаддон, полагаю, что он еще жив.

— Оставь меня, мне нужно подумать, — небрежно отмахнувшись от нее, произнес Асмодей.

— Мессир, я…

— Уходи, — повысив голос, он едва ли ни силой вытолкнул демоницу из шатра. — Стража!

— Что изволите, Владыка? — вбежав внутрь, проговорил один из стражников, страшась попасть под горячую руку господина.

— Никого не пускайте в мой шатер, любого, кто ослушается моего приказа, подвергну самой жестокой пытке. Все ясно?

— Да, мессир!

— Тогда, вон отсюда, — опускаясь в кресло, добавил он, одним лишь взмахом руки выдворив демонов за дверь.

Асмодей все делал правильно, но с каждым решением, с каждым приказом он все больше тяготился возложенной на него ношей, желая переложить бремя власти на плечи того, кому сей дар был бы по силам и по нраву. Осознание того, что ему приходится брать на себя ответственность за благополучие тех, кто у него под началом, все больше заставляло демона сомневаться в собственных решениях, а сомнения могли привести всех к страшному итогу. Определенно, политика — это не его стезя.

Закрыв глаза, Асмодей попытался расслабиться, но с задворок сознания опять прозвучал знакомый призыв: Аврора воспользовалась магией перстня, и он, будто колокол к Всевышнему, воззвал к своему хозяину, да будь оно все не ладно. Слабость… все вокруг считали его привязанность к девчонке и незримую между ними слабостью, потому он и отослал ее подальше, чтобы та на глаза не попадалась, но каким-то немыслимым образом она все равно умудрялась достучаться до его сознания. Поэтому, как ни старался, Асмодей уже не мог отрицать того, что Аврора прочно заняла место если не в его сердце, то в мыслях. И это выводило из себя.

Раньше его черная душа была ужасна и непреклонна, никто не мог проникнуть в ее манящую глубину. Никогда еще не колебалась его воля, никогда не было ослушания его слову. Ведь лицо Асмодея никогда не изменяло чувству, оттого всем и бросился в глаза контраст, смягчивший саму его суть, ибо настоящие чувства скрыть было невозможно… Никакая маска злобы и ненависти не могла сделать их невидимыми. И главное, он сам запер себя в этом плену мятежной страсти. Винить в том было некого. А почему? Да все по той же причине, по которой Люцифер из кожи вон лез, чтобы доказать Господу несовершенство Творения. Люцифер хотел владеть грешной Землей, чтобы стать сильнее Создателя, а Асмодей — Авророй. Ее чистая душа стала его вызовом небесам. С каким бы удовольствием он явил ангелам плод своих деяний — извращенную его посулами душу, но девушка каким-то немыслимым образом, находясь в грязном логове порока, умудрялась не только сохранять душевную чистоту, веру в высшую справедливость и противостоять искушениям, но и пролить свет на его мрачное существование.