Затем состоялась печально известная пресс-конференция. Печально известная из-за той шумихи, которую подняли британская пресса и общественность. Наша реакция на это была далеко не так драматична, несмотря на газетные заголовки наподобие «Макканны потрясены инсинуациями журналистки» в «Миррор». Сыр-бор загорелся, когда Сабина Мюллер, немецкая радиоведущая, спросила нас: «Как вы относитесь к тому, что все больше и больше людей, указывая на вас, говорят, что вы ведете себя не так, как вела бы обычная семья после похищения ребенка, и даже предполагают, что вы сами можете быть причастны к этому?» Несмотря на гомон ошеломления, прокатившийся по студии, сначала я не обратила внимания на ее последние семь слов, потому что сконцентрировалась на первой части вопроса, которая касалась критики, вызванной нашей активностью в ходе европейской кампании.

Некоторым комментаторам не давало покоя то, что мы общались с политиками, НПО и журналистами, не впадая каждый раз в истерику, как будто способность сохранять хотя бы видимое спокойствие на людях — нечто зазорное. То, что я продолжала жить и даже могла что-то делать без Мадлен, хоть это и происходило, как говорится, «на автопилоте», для меня самой всегда было загадкой, и я понимаю, почему некоторые люди, не побывавшие на нашем месте, находят это странным. Я ответила, что таких критиков совсем немного, и лишь после того, как Джерри твердо произнес: «Ни Кейт, ни я никоим образом не причастны к этому похищению», до меня дошел смысл второй части вопроса. «Это первый случай, когда из нас делают подозреваемых, — продолжил он. — У португальской полиции таких мыслей не возникает».

Видит Бог, меня охватывает желание посочувствовать своему любимому мужу и самой себе, когда я вспоминаю, насколько доверчивыми мы были в те дни. Как могли мы вот так убежденно и от чистого сердца делать подобные заявления? Тот факт, что мы могли и делали это, объясняет, почему для нас стало таким потрясением, когда через два месяца общественное мнение обратилось против нас. Мы знали, что невиновны, и были уверены, что полиция тоже это знает. Несмотря на то, что произошло впоследствии, мы по-прежнему в этом уверены.

Теперь нам предстояло встретиться с заместителем министра юстиции, который передал нам отчет о прошедшей два дня назад в Берлине конференции, посвященной проблемам детской безопасности. За обедом я просмотрела этот документ. В нем говорилось о стремительном росте объемов детской порнографии и о том, как Интернет превратил эту омерзительную болезнь нашего общества в индустрию с миллиардными оборотами. Я так и не смогла ничего съесть.

Последняя наша встреча в тот день была с бургомистром Берлина Клаусом Воверайтом. Мы слышали, что это яркий и харизматичный человек, которого в городе любят и считают местной знаменитостью. Если популярность и уважение, которыми он пользовался у жителей Берлина, могли оказаться полезными для Мадлен, мы были только рады постоять рядом с ним перед журналистами и фотографами, когда он обращался к своим соотечественникам с призывом помочь.

После официальной программы перед отъездом в Амстердам у нас был запланирован небольшой отдых. Однако в три часа нам доставили послание британской полиции с требованием немедленно явиться в британское посольство. «Что случилось?» Едва мы произнесли эти слова, последовал ответ: «Простите, мы не знаем».

Голова идет кругом. Слезы. Ее нашли? Она умерла? Однажды мы уже пережили такое и теперь не могли поверить, что это происходит снова. Но как не поверить, если мы уже сидели, взявшись за руки, на заднем сиденье машины, плача, дрожа и молясь. Прошу тебя, Господи, пусть это будут хорошие новости! Умоляю, Господи, пусть с Мадлен будет все хорошо!

В посольстве нас встретили посол Торри и Дэвид Коннолли, представитель ведомства по борьбе с организованной преступностью (ВБОП). Дэвид извинился за то, что заставил нас двадцать минут волноваться, и заверил, что не произошло ничего необычного. Только тогда я смогла снова дышать полной грудью. Оказалось, что в испанскую полицию поступил звонок с аргентинского мобильного телефона от человека, назвавшегося Вальтером, который сказал, что обладает какой-то информацией о Мадлен, но говорить будет только с Джерри и со мной. Посовещавшись с португальскими коллегами, испанские полицейские следователи пришли к выводу, что это может быть важно. Испанские сыщики хотели позвонить Вальтеру и договориться о разговоре с нами.

Дэвид предупредил нас, что это может оказаться мистификацией, но существовала вероятность и того, что этот человек не обманывал. Возможно, это был сам похититель, который хотел потребовать выкуп. Сердце у меня забилось учащенно. Я не позволяла себе надеяться на что-то хорошее, зная, как больно будет падать с небес на землю, если эти надежды не оправдаются. И все же трудно было принуждать себя думать только о плохом.

Дэвид коротко описал Джерри, как будут развиваться события. Мы с Джерри примем звонок в главном берлинском отделении полиции. Джерри проинструктировали, как он должен разговаривать, какие вопросы задавать и как отвечать самому. Пока мы дожидались ответа испанских властей, к нам присоединились два немецких специалиста по переговорам с похитителями. Все члены работавшей с нами команды казались настоящими профессионалами с большим опытом работы, что очень поддерживало нас, пока тянулись мучительно долгие минуты бездействия.

В 5 часов по местному времени испанская полиция позвонила Вальтеру. На звонок никто не ответил. Я думала, что не переживу этого.

Нам предложили три варианта развития событий: мы могли поехать в Великобританию, где были наилучшие условия для проведения таких операций; мы могли остаться в Берлине на тот случай, если власти все же сумеют выйти на связь с Вальтером; мы могли уехать в Амстердам, как и планировали. После некоторых колебаний, мы решили, что это был, скорее всего, фальшивый звонок, и потому нам стоит ехать в Амстердам. Этот случай уже и так причинил нам много боли, и мы не хотели из-за него отказываться от важной поездки. К тому же с нами можно было легко связаться в любой момент.