— Мама! Мама! — закричал вдруг во весь голос Павлик. — Совсем я заморочился! Я же забыл тебе сказать! У Славиной мамы настоящие модные очки! Ей из Парижа прислали! Как у дикторов телевидения! Как у политических обозревателей!

Я даже не заметил, откуда появилась рядом с нами тетя Клара.

— Такие? — спросила она.

На носу у нее красовались большие очки, почти такие, как у мамы. «Почти», да не такие. Выходит, ее муж Жорка, то есть Георгий Иванович, все-таки привез их тете Кларе из Швейцарии, а моей маме сказал, что во всей Швейцарии больших очков в этот день не было.

— Что вы! — не подумав, ляпнул я неосторожно. — У моей мамы очки гораздо больше!..

В лице у тети Клары что-то дрогнуло.

— Ты, наверное, ошибаешься? Больше не может быть! — Она тут же сняла очки и повертела их перед собой.

— Гораздо больше! И красивее! — радостно сказал я и сразу почувствовал себя почти равным Павлику, потому что мамины очки были наверняка лучше. Но тут же подумал: «А с чего это я обрадовался? Поедет Георгий Иванович еще раз в Швейцарию и привезет тете Кларе очки, как два колеса от арбы!.. Мой-то папа за рубеж никуда не ездит!..»

— Может, и ошибаюсь, — пошел я на попятную, но тетя Клара, покусывая дужку очков, уже смотрела на меня пристально.

— А мама твоя сейчас дома? — спросила она.

— Ой, тетя Клара! Я вспомнил! Я вспомнил! — испуганно крикнул я и, схватив наш ключ с гвоздя, кое-как накинув куртку и натянув на голову берет, выскочил за дверь.

Я действительно вспомнил, что не поискал своих хомячков в квадратных ямах перед окнами полуподвального этажа.

Несся я к своему дому так, что налетел на каких-то двух тетенек с малышами, а сам едва не угодил под грузовик, что сворачивал к нам в переулок. Но ни возле нашего подъезда, ни рядом с соседними в бетонированных ямах хомячков не было.

Опустив голову, я понуро отправился домой, медленно поднялся по лестнице на свой этаж и уже подошел было к своей двери, как услышал громкие голоса на площадке этажом выше.

Осторожно поднявшись, я выглянул из-за клетки лифта.

Кто-то прошаркал подошвами по площадке Наташкиного этажа, как будто там проволокли что-то тяжелое. Раздался громкий голос тети Клопы: «И чтоб ноги твоей больше не было!»

С лестничного марша прямо ко мне, видно оступившись, съехал ногами вперед, считая поясницей ступеньки, небритый и нечесаный Жизнерадостный Сереня. Хорошо еще, что одной рукой он, пока съезжал вниз, держался за перила и, чтобы не стукаться затылком о ступени, поднимал голову.

Донесся испуганный Наташкин голос: «Ой, мамочка!..» И тут же — разгневанный голос тети Клопы:

— Кого ты привела, негодная!.. Свой был такой же охламон, так то хоть свой! А этого зачем?

— Потому и привела, что он на папу похож!

— Нету у тебя папы! Нету! — истошно кричала тетя Клопа. — И не води никого и не ищи!.. Чем с каким-нибудь пьяницей жить, так лучше одним!..

Я стоял в углу на площадке и был рад, что Жизнерадостный все-таки сам поднялся на ноги и, посапывая, стал спускаться по лестнице.

Вслед за ним, перепрыгивая через ступеньки, мчалась вниз Наташка. Пролетела она мимо так быстро, что меня только ветром обдуло. Забегая перед Жизнерадостным, Наташка заглядывала ему снизу в лицо и все спрашивала:

— Вы не ушиблись? Вам не больно?..

— Наташа! Сейчас же вернись! — донесся сверху грозный голос тети Клопы.

Со своего места я видел, как остановилась внизу Наташка, некоторое время смотрела вслед Серене, который даже не обернулся, потом стала медленно подниматься по лестнице. Когда она поравнялась со мной, я увидел, что в глазах ее стояли слезы.

Не знаю, как получилось, но я протянул Наташке последний свой резерв — жевательные мятные подушечки, которые берег «на черный день». Как видно, этот «черный день» наступил.

Честно говоря, я еще надеялся обменять эти подушечки у Павлика на «бабл гамм», но раз уж так с Наташкой получилось…

— Наташ… — сказал я. — Хочешь?.. Это тебе… Мятные…

Наташка вдруг резко повернулась ко мне и с неожиданной злостью ударила снизу по моей руке. Мятные подушечки улетели куда-то вверх и покатились по ступенькам.

— Не надо мне твоих «мятных»! Ничего мне не надо! — завопила Наташка. — Что вы все лезете ко мне! Убирайтесь все от меня!..

В ее глазах было столько злости, что я даже отступил на шаг.

— Ну если не хочешь… — проговорил я обидчиво и добавил: — Никто к тебе и не лезет…

Больше я ничего не стал говорить, хотя мне очень жалко было свои жвачки…

Закусив губу, чтобы не разреветься (я видел, слезы у нее так и брызнули из глаз), Наташка, как голенастый страус, взлетела на свой этаж, а я оторопело остался торчать на лестнице. Потом спустился на свою площадку и открыл ключом дверь.