— Куда же ты?

— Пойдем, сынок, пойдем, — сказал мне папа успокаивающим голосом, но я слышал, что сам-то он очень волновался.

Едва мы, продираясь сквозь кусты, переступили канаву и вышли на дорожку, чуть ли не нос к носу столкнулись с… мамой и Наташкой!

Наташка, как гусенок лапчатый, в своих красных польских рейтузах, румынском белом пальто и вьетнамской шапочке, не только стояла рядом с моей мамой, она обнимала мою любимую маму! И мама тоже обнимала ее, а Наташка сияла, как будто не нас нашла, а золотые россыпи!

Я почувствовал, что корням моих волос стало жарко, а кепка сама приподнялась на голове. То Наташка бегала вокруг моего папы, а теперь и за маму принялась?

Я — ощетинился…

Мама смотрела на нас серьезно, но глаза у нее сами по себе стали смеяться. А что тут смешного?.. Я оглянулся на папу.

Папа от неожиданности тоже стоял как вкопанный. Надвинув кепку на лоб и сузив глаза, он смотрел на маму, как из-под моста, — вот-вот скажет: «Отдай кошелек!»

Вид у нас был довольно общипанный. Прямо скажем, не очень приглядный вид… Но о каком виде можно говорить, когда в нашей семье «катастрофа» и последнюю маму отбирает Наташка!

— Господи!.. Горе вы мое! — неожиданно добрым голосом сказала вдруг мама, как будто взяла и отпустила туго натянутую пружину. — Надо же такое! — продолжала она. — Два мрачных типа скитаются по дремучим лесам и домой не идут. Их, видите ли, надо приглашать…

От этих слов папа даже вздохнул, но я не поддался.

— Ну куда вы запропастились! — сказала мама. — Там уж Николай Иванович извелся весь!

— Что? — переспросил папа.

Его, как и меня, наверняка поразило то, что мама разговаривала с ним «прежним» голосом, как будто не было в нашей семье никакой «катастрофы».

— Квартира, говорю, готова, — повторила мама. — Николай Иванович ждет…

— Да, да, идем, — словно спохватившись, хриплым вдруг голосом сказал папа.

Наташка, не отпуская маму, запрыгала вдруг как ненормальная. Мы направились к выходу из лесопарка. Мама и папа оказались впереди, и я не поверил своим глазам. Папа был в телогрейке, а мама не только взяла его под руку, но даже прижалась головой к его плечу. От такой картины я только рот разинул и так с открытым ртом шел, раздумывая о жизни взрослых: «То мама телогрейку не признавала, а теперь сама ласкается…» Но у выхода из парка я все же догнал маму и, придержав ее, пошел рядом, пропустив вперед и папу и Наташку. Я нарочно замедлил шаги, чтобы высказать ей свою обиду:

— Как ты можешь ходить и обниматься с Наташкой?

— А почему бы мне с нею не обниматься? — тоже замедляя шаги, спросила мама.

— Потому что не она, а я — твой сын.

— Очень приятно познакомиться, — сказала мама. — Но я-то обнимаю ее не как своего сына или дочь, а просто как хорошую девочку.

— Это Наташка хорошая?

— Конечно! А ты считаешь, плохая?

— Самая вредная во всем микрорайоне!..

От обиды у меня перехватило горло. Я все-все вспомнил: и как эта сопливая Наташка, которую прихлопнул бы как комара, оборвала мне карман, и все увидели, что мои джинсы вовсе не «Супер Райфл», а всего лишь «Милтонс», и как поддала сзади коленкой так, что я и «бабл гамм» проглотил, и то, что Наташка лезла из кожи вон, чтобы заполучить себе моего папу. А теперь?.. За мою маму принялась?..

— Почему же она для тебя такая хорошая? — совсем разобидевшись, спросил я.

— Потому что правдивая. Пришла и сама сказала: «Людмила Ивановна, я вас обманула. Я сама придумала, что дядя Петя разрешил мне называть его папой. Я так сказала потому, что он у вас очень добрый…»

— На одном добром десять недобрых ездят, — сказал я, вспомнив, что такую же мысль, жаль, немножко раньше меня, высказал дядя Коля.

— Может быть, скажешь, кто эти, применительно к папе, «недобрые»? — не очень-то ласковым голосом спросила мама.

— Ты, например, — начал я перечислять, — тетя Клопа, Наташка, дядя Коля, Павлик… Ну и я…

— Что-то много седоков, — заметила мама. — Ладно, хоть себя не забыл. И кто же тебе внушил такую мысль? Папа?..

— Нет, дядя Коля… Вместе придумали…

— Вижу, что вместе. Одному и не осилить…

Разговор пришлось прекратить, потому что нас уже встречал дядя Коля. Был он в демисезонном новом пальто, в шляпе, в белоснежной рубашке, еще и при галстуке. «Фонаря» под глазом у него уже не было, только что веко немного желтело: женщины веки голубым для интереса мажут, а дядя Коля — вроде бы желтеньким… Поднялся он впереди нас по лестнице и торжественно открыл ключом дверь.

Мы все четверо — папа, мама, Наташка и я — вошли в коридор вслед за дядей Колей и остановились. Квартира наша блестела как свежевымытое стеклышко. В коридоре дядя Коля постелил дорожку из картонных полос. Мы осторожно прошли по этой дорожке и открыли дверь в первую комнату — папин кабинет. Кабинет сиял зеркальной чистотой, но…

Первой почувствовала неладное мама. Она с силой, как это делала бабушка, втянула ноздрями воздух и сморщилась. Мы с папой, да наверняка и дядя Коля и Наташка, пошмыгав носами, учуяли доносившийся откуда-то посторонний аромат. А если сказать проще, из папиного кабинета несло ужасающей вонью.