Остановил нас папа возле огромных мусорных ящиков, тех, что по утрам забирают и увозят грузовые машины. Стало уже совсем темно, и я, честно говоря, не понимал, зачем папа привел нас сюда.

— Смотрите! — указал вдруг папа направо.

Мы с Павликом оглянулись. В темноте за мусорной кучей сверкнули два зеленых огня.

— Что это? — вскрикнул Павлик.

— А теперь туда!..

Мы повернулись в другую сторону.

Перед нами было уже шесть парных огоньков. Между каждой парой расстояние небольшое: два огонька ладошкой прикроешь, но огоньков становилось все больше. Они передвигались исчезали, появлялись снова.

— А теперь вон туда!..

Мы подняли головы и увидели уже не пары, а десятки таких же зеленоватых светящихся точек, вдруг возникавших в темноте, приближавшихся к нам и удалявшихся от нас. В это время раздался невероятный визг и рев, шипение и фырканье, как будто кого-то резали, а это ему не нравилось. Визг разделялся на два голоса: один устрашающе завывал басом, а второй коротко подавал сигналы тоненьким голоском.

Я и Павлик облегченно рассмеялись.

— Так это же коты… Дерутся… — сказал Павлик.

— Правильно, коты, — подтвердил папа. — Но их здесь сотни, этих котов и кошек, и все бездомные. От них всякая зараза, болезни, да и самим несладко по помойкам горе мыкать, зиму зимовать…

Я оглянулся и мне стало жутковато: теперь уже со всех сторон смотрели на нас из темноты зеленоватые огоньки. С каждой минутой их становилось все больше.

— А вдруг это не кошки, а волки, — предположил Павлик. — Почему их так много? Чего они от нас хотят?

— Хозяев ищут, — жестко сказал папа. — Услышали голоса и сбежались. Строим мы много. Каждый год тысячи семей получают жилье. Так вот какая-то умная голова придумала обычай: пускать сначала в квартиру кошку, а потом уже и самим въезжать. Кошку пустят, она «обживет» квартиру, ее тут же и выгонят…

Мы с Павликом посмотрели друг на друга, потому что подумали сразу об одном и том же.

— Помнишь?

— О чем это вы? — спросил папа.

— Тетя Клопа и еще другие женщины носят еду бездомным кошкам к подвалу нашего дома, — сказал Павлик.

— А бабушка с Клавдией Ивановной на Преображенке тоже, — добавил я. — Они там толпой сбегаются, а в подвалах на теплых трубах отопления зимуют.

— Ну вот видите, есть все-таки добрые люди, но это же единицы.

— Мы тоже единицы, — сказал Павлик. — И я кошкам еду носил, хотя люблю больше собак.

— А нужны единицы с нулями и не с двумя, а с тремя, четырьмя, да еще такие, чтобы по-государственному думали о живых существах: у каждой домашней животины должен быть настоящий хозяин…

— Пойдемте отсюда, дядя Петя! — несмело попросил Павлик.

Я молчал, хотя мне тоже было невмоготу.

— Ну вот, теперь можно идти, — сказал папа, — если уяснили, что тут происходит…

Подавленные и расстроенные, мы двинулись по тропке, направляясь к автобусной остановке.

С чувством облегчения и какой-то смутной вины, что у нас есть дом и тепло, вкусная еда и ласка родных, — вскочили мы в освещенный автобус и даже вздохнули, словно избавились от кошмарного сна.

Здесь была жизнь, электрический свет, люди, привычно попахивало бензином, выхлопными газами… А позади остались в темноте сотни бездомных голодных кошек…

На одной из остановок вышли из автобуса, спустились в метро. До самого дома ехали молча. Сначала проводили Павлика, потом вошли с папой в нашу разгромленную квартиру.

— Давай спать… — предложил я папе, но, когда мы разделись, долго еще никак не мог уснуть. Передо мной стояли тоскующие глаза худого, в клочьях свалявшейся шерсти Неро. С визгом и страшным рычанием дрались собаки на свалке. Со всех сторон из темноты надвигались горящие глаза кошек…

Вторую неделю мы с мамой живем у бабушки. Папа уехал в командировку, а может, и не уехал, но уже двенадцать дней я не вижу его.

Дома идет ремонт. Дядя Коля его уже заканчивает, скоро позовет нас в чистую, красивую квартиру. Квартира-то красивая, а вот дела в нашей семье… Если бы папа и мама не поссорились, папа наверняка не уехал бы. Может, он и не уезжал, а, как намекнул дядя Коля, ночует иногда в стройконторе, а иногда дома. Но почему папа не хочет встретиться со мной? Я-то с ним не ссорился?

Мама с того самого дня не улыбается. Ходит, как сказала бабушка, «будто в воду опущенная». Сейчас мама в школе, бабушка ушла в магазин, я сижу у окна в бабушкиной комнате, делаю уроки, смотрю на улицу, по которой, отворачиваясь от осеннего ветра, торопливо шагают куда-то одетые по-осеннему прохожие. Грустные мысли лезут мне в голову.

Я уже перестал надеяться, что Васька не задохнулся в дыму, когда у нас сгорело одеяло, что он сумел куда-то спрятаться или откуда-нибудь опять забежал в свою норку под мойкой в кухне… Но планку-то под мойкой мы с папой прибили!.. А лучше бы ее и не прибивать…