Спина ныла. Локти болели, будто он ими по шершавой жесткой терке водил и стер всю кожу. Но вот зато было не стыдно за свой труд. Красиво получилось. Красиво и хорошо. Самого прошибало на слезу.

А на ужин дали стандартную пайку.

И как их понять? Ведь от души же писал!

...

В какой-то из слившихся в одну серую череду дней вдруг затопали гулко по коридору. Залязгали неурочно форточками, а потом стали слышны скрип дверей и какие-то разноголосые крики. Работать в такой обстановке было просто невозможно. Вот и в его двери отвалилась тяжелая стальная форточка, кто-то посмотрел из темной глубины коридора на Виктора Васильевича, сидящего за столом. Потом лязгнуло, стукнуло, скрипнуло - впервые на памяти писателя тяжелая толстая дверь распахнулась настежь:

– Вы свободны, товарищ!
– прокричал кто-то из сумрака.
– Теперь вы совсем и во всем свободны! Идите же на волю, товарищ!

Виктор Васильевич не понял. У него как раз была мысль, и он ее сначала дописал. Потом снял свои очки, повертел их растерянно в руках. Что значит - свободен? То есть - совсем свободен? И не будет теперь больше режима, пайка по норме калорий, трудовой дневной нормы - ничего этого не будет, выходит? И что такое - воля? Это как? Можно будет даже не писать?

Он вздрогнул, поняв, о чем подумал.

Шум по коридору прокатился дальше, к следующей двери. Потом к следующей.

– Ура! Свобода, братцы!
– ликовал кто-то со знакомым голосом.
– Ну, теперь-то мы им покажем, на что способны! Эх, заживем!

Собираться долго было просто невозможно. Потому что нечего было собирать. Записи свои Виктор Васильевич уложил в портфель. Надел пальто и шляпу, достав их из узкого шкафа.

Пошел на волю.

По тому самому сумрачному длинному коридору с дверями влево-вправо.

...

Через три дня он пришел в новую администрацию, где с утра отстоял в медленной печальной очереди в один из кабинетов. Два часа стоял в очереди и смотрел на людей.

– Слушаю вас, - сказал в кабинете усталый скучный молодой человек.

– Понимаете, нас тут освободили.

– Слава Отчизне!
– вскочил тот со стула.

– Слава, - тоже встал Виктор Васильевич.

– Так в чем ваши проблемы, товарищ? Какие у вас вопросы к новой власти?

– Понимаете, мне очень кушать хочется, - стесняясь и краснея щеками, трудно вымолвил Виктор Васильевич.
– Просто очень хочется.

– Ну, так покушайте, товарищ. У нас теперь свобода. Режима никакого нет. Когда хочется, тогда и кушайте.

– Но чтобы кушать, надо как-то купить еду...

– Совершенно верно! Купить! Невидимая рука рынка! Экономика должна быть экономной! Безграничная социалка - не наш путь!

– То есть, а на что, собственно, купить?
– затравленно смотрел Виктор Васильевич.
– На какие, то есть, деньги?

– Так вам не платят за работу?
– удивился молодой человек и стал совсем не скучным.

– Выходит, что не платят.

– Это противозаконно. Если вы сделали общественно полезную работу, она должна быть оплачена в соответствии с объемом ее, занятым временем и степенью социальной значимости.

У Виктора Васильевича все было хуже. У него просто никто не брал его записи. Никто не приходил и не стучал в дверь, чтобы он сдал пачку листов. Никто не рассматривал, не правил, не выдавал в конце дня паек или даже кусок торта и пол банана. Ничего этого больше не было.

– А-а-а, - развеселился молодой человек.
– Так вы привыкли, чтобы вас кормили? Как в тюрьме? Нет, уважаемый. Теперь все не так. Если вы делаете то, что покупают - у вас будет еда. А если у вас ничего не покупают...

– Ага, - грустно кивнул Виктор Васильевич.

– Что, вот прямо совсем ничего?
– удивился молодой человек.

Он посидел, рассматривая Виктора Васильевича, как странный экспонат провинциального музея - будто и старое что-то, когда-то важное и значимое, а только зачем оно?

– Знаете что, - принял он решение.
– Вот вам талончик на ужин в нашей столовой. Это в виде помощи обездоленным. Но это только на один раз. А потом уже сами зарабатывайте.

– А как?
– слабо спросил Виктор Васильевич, сжимая в потной руке полученный талон.

– Ну, как-нибудь, знаете. Вон, чемоданы на вокзале подносите, что ли. Или еще можно в школу устроиться - у нас в школах от голода еще никто не умер. Или можно на службу записаться. У нас, кстати, соседний кабинет пустует.

– Но я же не умею ничего больше! Я - писатель.

– С писателями у нас проблема, это точно. Но вы все же не волнуйтесь, это все у нас временно. Наступит время, и ваши труды станут вновь востребованы, издательства выстроятся в очередь за вашими рукописями, а народ не колбасу и хлеб - книжки ваши потащит из магазинов! Подождите немного! Как-нибудь перебейтесь, что ли...