Чтобы отвлечься, я обратила свою память в далекое холодное лето, чтобы вам стало известно о той ночи, когда вершина Маяка озарилась пламенем. Я сама сотворила эту историю, ставшую впоследствии деревенской легендой, указывающей на непослушание, а также на последствия собственноручно принятых решений.

Многие дни шли дожди, температура была ниже среднего, по крайней мере, так говорили в утренних новостях. Фрукты гнили прямо на ветках, маленький ухоженный огород, гордость и отрада Нины, превратился в раскисшее болото. Стоит ли упоминать, что все дни напролет у Нины болела голова, ей нечего было закатывать в банки, складывать в огромные корзины и ящики, поэтому она закатывала громкие скандалы. Обвиняя во всем бедного Джека и его неработающий Маяк, она считала этих двоих прихлебателями за и без того скудным столом честно работающих людей.

Вечером я решила это исправить, я решила, что на вершине Маяка должен, во чтобы то ни было, гореть свет.

Когда Нина вычистив до блеска кухню, замочив белье, отправилась штопать перед телевизором, я проникла на ее территорию. Спички она всегда держала в одном и том же месте, это Нина называла «порядком». Грубые деревянные дверцы старого кухонного шкафа легко пошли мне навстречу, я схватила спичечную коробку и тихонько выскочила на задний двор.

Я нажимала на скрипучие педали велосипеда с невиданной силой, что-то, живущее во мне и пускающее огненные стрелы, пронзающие сердце, ликовало. По правде сказать, это была его затея, он борец, выступающий за справедливость.

Поднявшись на вершину я соорудила нечто наподобие костра, который в солнечные дни, мы с отцом разводили, чтобы приготовить себе что-то съедобное, когда подолгу гуляли на свежем воздухе. Только в этот раз куча из веток, старых газет, иссохшей травы была намного больше, мне пришлось изрядно повозиться, прежде, чем результат принес удовлетворение.

В полутьме Маяка вспыхнула искорка и в ту же секунду погасла, первая спичка дала осечку. Я присела на корточки и достала вторую. Она сработала, огонь набирал силу, тени, отбрасываемые языками пламени плясали на выбеленных известью стенах. Я не могла отвести взгляда от света, он заполнял собой все пространство, тьма отступала, а вместе с ней отступали страхи.

Утром деревенские рыбаки, сортируя свой ночной улов, рассказывали, как посреди ночи, на Маяке вдруг вспыхнуло пламя. Они сочли это за особый знак, когда приходят трудные времена, людям необходимы знаки, это их ободряет, в подобного рода знаки многие из нас верят больше, нежели в себя самого. На суше им никто не поверил, все знали – Маяк давно бездельничал, грея свои каменные стены в лучах южного Солнца.

По возвращению домой с причала, где Нина обычно покупала свежую рыбу, ее ждало разочарование. Она поверила, что свет, лившийся считанные минуты с вершины Маяка этой сырой, холодной ночью, тот самый «особый знак», он вселил в ее душу надежду на лучшее.

Разочарование состояло в том, что моя вчерашняя одежда, сброшенная кучей в ванной комнате, была мягко говоря грязной и пахла дымом, на ботинки налипла глина, сухие листья и трава, в кармане куртки предательски позвякивали спички. Стоит ли рассказывать, что расплата за непослушание была ужасной. Нина пришла в ярость. Ей пришлось чистить мою одежду, мыть волосы, в которые въелся запах дыма, наставлять меня на путь истинный. Вот только я не нуждалась в наставнике, он у меня уже был. Его голос звучал еле слышно, порой мне приходилось подолгу прислушиваться, но с каждым разом он набирал силу.

Письмо из бутылки:

«Когда ей стало невыносимо, когда мой голос заглушал её собственный, она приобрела толстую тетрадь и внушительный запас чернил. С того самого дня мой голос – эхо её души – въедается в белоснежную бумагу, неровными, дрожащими, словно пульс, буквами. Свидетельство о том, что я жива. Я всё ещё жива. Моя жизнь на потускневших страницах. 

Она боится меня, потому что совсем не знает. Её пугает неизвестность. Я представляюсь ей чудовищем, а между тем, я ничем не отличаюсь от неё, разве только одним – я не обманываю себя. Я не лгу ей. Мой порок – это чистая правда».

Не могу вспомнить, когда именно Она заговорила со мной впервые.

Думаю, это случилось долгим зимним вечером, накануне праздничной недели. Я ненавидела праздники. Все эти семейные сборища жутко раздражают, особенно, когда ты лишился своей семьи. Нина бы возразила, она считала, что я должна быть благодарной. Так вот, если в поле вашего зрения каким-то чудом попал ребенок, у которого отобрали родителей – дайте ему как следует позлиться, побить посуду, кричать до хрипоты, позвольте ему, первое время, игнорировать семейные праздники. Вскоре это пройдет, запас негативных эмоций не безграничен, если, конечно, их не накапливать.

Внизу, в гостиной пахло ванилью и корицей, это все дело рук Нины. Она, как никто другой любила праздничную суету, мысль о том, что необходимо натереть все до блеска и напечь целую гору пирогов приводила ее в дикий восторг. Джек сидел у камина с огромным бокалом бренди, он тоже с удовольствием скрылся бы на Маяке, но из уважения к Нине он неподвижно восседал в огромном кожаном кресле, как и подобает хозяину дома.

Слышались обрывки разговоров о будущем урожае, о приезжих, остановившихся в единственном отеле на всю зиму, о новом докторе, который снял квартиру подальше от центра.