— Значит, в этом монастыре сестру Барбару особо ценят?

— По-видимому. Я часто вижу, как она крутится возле помещения команды. Не потому, что ее привлекают мужчины. Она разговаривала со многими моряками в канун церковного праздника, уговаривая их не участвовать в этот день ни в каких развлечениях. Я часто наблюдаю за ней и слушаю, что она говорит.

Старик Посейдон с трезубцем в руках и ракушками в бороде не пришел к нам. Нас пощадили. Не только монахиня была среди нас, но и знаменитый певец с женой и консульша. Это крещение позабавило бы одних детей, а они уже принимали в нем участие во время прежних плаваний. Но в честь торжественного события была нарушена дистанция, и два пассажирских стола сдвинули с капитанским.

Капитан был спокоен, приветлив, но сдержан. Сейчас, оглядываясь назад, я могу по-настоящему оценить его внешность. В нем можно было угадать человека, доставлявшего во время войны боеприпасы в Мурманск. По нашей настойчивой просьбе он рассказал об этих рейсах, во время которых они бывали на волосок от смерти.

Для каждого из нас капитан нашел нужные слова. К моему изумлению, он гораздо лучше Садовского знал всех пассажиров. Знал даже, что у старой женщины — няни поляков, живших в Рио и одаривших ее на прощанье пестрыми шерстяными тряпками, — сын мастер-каменщик. На этот раз на ней не было ничего шерстяного. Она была в черном платье и красивой шали с бахромой. Она робко сказала:

— Не знаю, сможет ли сын меня встретить?

Капитан успокоил ее:

— Мы сами посадим вас в поезд.

За столом Трибеля и Барча сидела очень красивая черноволосая, сероглазая женщина. Раньше я не мог разглядеть ее лица, так как обычно она сидела ко мне спиной. Каждые два года она навещала свою сестру в Бразилии. Она уже плавала однажды на «Норвиде» с нашим капитаном. Он хорошо знал ее мужа — архитектора в Гданьске и семью ее сестры.

Наискосок от меня рядом с капитаном сидел мой сосед по каюте — Войтек. Сегодня вечером он был довольно тщательно одет и выбрит. Войтек не принимал участия в нашей беседе. Он жадно пил польскую вишневку. Я заметил, как капитан несколько раз внимательно посмотрел на него, их взгляды встретились, и тогда Войтека было уже не оторвать от бутылки.

Перед ужином мы с Трибелем гадали, что нам подаст повар на десерт: бразильское или польское блюдо. Он приготовил много превосходных кушаний из мяса и рыбы, холодных и горячих, сам раскладывал еду, сам разливал вино и наслаждался нашими похвалами. Он не улыбался и не смеялся. Его лицо хранило высокомерную серьезность. Ни я, ни Трибель не угадали, какой нас ждет десерт — подали лакомства обеих стран: ананасные чаши, наполненные мякотью и соком, золотисто-желтые печеные бананы, а кроме того, блестящие красные яблоки, к которым жадно потянулись все, особенно дети, и груши в шоколаде на польский манер. Потом прекрасный кофе и вишневку, бутылки повар раскупорил на наших глазах.

Я заметил, что у Войтека дрожат руки. Он было снова потянулся за бутылкой, но ее перехватил первый помощник, чтобы налить вина своей соседке.

Мы сидели, по-моему, за десертом, когда раздался резкий гудок парохода. Дети, толкая друг друга, вскочили и кинулись на палубу. Капитан рассмеялся:

— На экваторе не на что смотреть.

То ли от волнения, то ли чувствуя, что за ним никто не наблюдает, Войтек быстро пил рюмку за рюмкой.

Вдруг — все молча с наслаждением вдыхали аромат кофе в освещенной лучами заходящего солнца кают-компании, — вдруг Войтек закричал:

— Не хочу! Я не хочу!

Капитан резко повернулся к нему, что-то приказал. И Войтек замолчал, подавившись криком. Потом сорвал с себя галстук и воротничок, стал рвать на себе рубаху. Первый помощник вскочил и схватил Войтека за руки, пытаясь удержать его. Вошли два матроса. Первый помощник скомандовал: «Клебс!» И Клебс, низкорослый и худосочный на вид, схватил Войтека железной хваткой. Матросы потащили его прочь. По их лицам было видно, что они ко всему привыкли.

Я пробормотал:

— Надеюсь, не в нашу каюту.

Кто-то ответил мне:

— Для этого есть медицинский изолятор.

У пассажиров был растерянный вид. Я уже начал опасаться, что наш праздник будет испорчен, но тут среди общего испуганного молчания поднялся певец и скромно спросил, не разрешим ли мы ему спеть. Все обрадовались и постарались отвлечься от сумасшедшего Войтека. Мы выслушали небольшое вступление певца:

— Мой друг положил на музыку мои любимые стихи Норвида. Норвида, чье имя носит наше судно. Я спою вам одну из этих песен.

Я и не подозревал, что маленький степенный господин, который почти неделю сидел против меня, способен на такое. Теперь мне было понятно, хотя я и не особый поклонник пения, почему плакали в Рио его соотечественники. И еще я понял, почему именно его посылала страна как своего представителя. Маленькая жена певца с гордостью смотрела на мужа.

После пения, завершившего праздник, мы разошлись. Певец с книжечкой в руках подошел ко мне и Трибелю.

— Вам надо познакомиться с этим поэтом, — сказал он. Певец хорошо говорил по-немецки. Его голос и при чтении оставался звучным. Он перевел нам несколько строк: