Итак путь для Остермана был свободен, и на небосклоне долгое время не было ни одной тучки, которой следовало опасаться. Меньшикова, Долгоруких, Бирона и Миниха и др. давно уже не было среди оппозиционеров, один за другим пали эти вельможи, и Остерман имел повод ликовать и радоваться своему успеху. Теперь он знал чем обеспечить себе долгие дни и счастливый закат жизни с такой богатой программой, и его первым шагом к достижению этого рая было во чтобы то ни стало возвести Анну Карловну на престол, лишив царя-младенца раз-навсегда каких бы то ни было притязаний или прав на царственный венец. Но что за цель имел при этом тщеславный и эгоистичный премьер-министр? Или по его мнению эта княгиня была наделена дарованиями и нравственной силой, необходимыми для правления страной и ношения императорской короны, и она именно, а никто другой, обладала этими царственными качествами? Нет, в этом не была суть, и если Остерман выбрал Анну Карловну в правительницы, то руководствовался при этом совершенно другими соображениями. Он отлично знал умственные и нравственные качества своего высокого протеже и, возведя Анну на престол, бразды правления, по его соображению, должны были перейти совсем в его руки, так как Анна Карловна, никому не обязанная в ответе, отдалась бы всецело своим низким страстям и разнузданности. Единственный член царственной семьи, имевший еще значение для Остермана, это Елизавета Петровна, которая в таких случаях постоянно появлялась на сцене и представляла собою затруднения для претендентов на славный российский престол, который должен был быть теперь упрочен за Елизаветой; а поэтому Остерман рассчитывал выдать ее замуж (за кого, за кого ее только не прочили, а она всё оставалась старой девой!) за брата Антона-Ульриха, герцога Людвига-Эрнста Брауншвейгского. А совершив это, имелось в виду назначить молодого супруга преемником Бирона, поручив ему управление Курляндией и поселив таким образом опасного соперника вдали от Петербурга, в Митаве.

Но замыслы и проекты находчивого немца не совсем-то пришлись по сердцу заочно нареченной невесте. Ее занимали в ту пору планы куда интереснее и ей улыбалась куда лучшая жизнь, стоило ей только согласиться на предложение Надира, шаха персов. Крайне курьёзно, но действительно правда, что шах просил чрез своего чрезвычайно уполномоченного руки этой старой девы. Это было в 1741 г. Посланник восточного властелина явился в далекую северную столицу с 14-ю слонами и 3000 сопровождавшими его. Слонов слал влюбленный персианин в подарок и назначил 9-ть из них императору Ивану, 4-х своей возлюбленной и только одного императрице-регентше, за что последняя была крайне в претензии на Надира. Шах велел заявить в Петербурге, что он, получив Елизавету в жены, согласен изменить вере своих праотцев и, став сам христианином, хотел привести в христианство и своих долгополых подданных, лишь бы только отдали ему дочь великого царя Петра в премьер-султанши его гарема.

Со всем этим Елизавета была согласна и находила свою будущую роль крайне интересной. Быть султаншей такого богатого края, как Персия, щекотало её самолюбие, к тому же и жизнь в совершенно новых условиях, среди евнухов и пр. казалась ей весьма заманчивой. Но увы! беспощадный Остерман судил иначе. По его политическим и дипломатическим соображениям этот брак не был бы столь важен, как предложенный им, и вот, чтобы покончить с персидским шахом, Остерман пускает свои руки в ход и начинает прямо с того, что лишает главным образом заинтересованное в этой истории лицо — Елизавету — возможности свидеться и сговориться с чрезвычайным посланником с далекого востока. Глубоко обиженный перс покатил в свою благодатную сторонушку с пустыми руками, а царственному гарему по-прежнему приходилось оставаться без православной красавицы.

Тяжко было Елизавете променять кукушку на горлянку, но что поделаешь: приходилось мириться и уступить воле регентши Анны или вернее: воле хитрого немца-писаря. Она поселилась в Курляндии.

Отсюда наша герцогиня Курляндская повела заговор против регентши и здесь же порешила она попытаться еще раз свергнуть Анну с её режимом и креатурами и порешила рискнуть всем: или, мол, пан — или пропал. На этот раз Фортуна ей улыбнулась, и дочь придворного повара, разбив наголову своих противников, объявила себя императрицей и самодержицей всея России и правила своей возлюбленной страной, которой она подарила такую бездну просветительных институтов, двадцать лет с лишком.

И она была дура, что и в первые свои попытки не прикладывала своей force majeure; давно могла бы она добиться царской короны, о которой она ни на миг не преставала мечтать, но её бесхарактерность, лень и самые циничные увлечения отвлекали ее от серьезного напора и делали ее менее опасною для её врагов. Но как-никак, а Елизавета постоянно была окружена толпой приверженцев и благодаря крайней мягкости сердца её к мужскому полу, который конспирационными планами отплачивал ей за её любовь и нежность, она всегда имела решительных людей к своим услугам. А так как любовь её была безгранична, и лучи этого светоча падали почти что на каждого стройного и красивого мужчину, будь он простой рядовой или генерал-фельдмаршал, то и круг её почитателей и друзей конспирационного будуара был очень велик; это и помогло ей в приведении своего проекта в исполнение.

Первую роль играл среди этих интимных друзей Елизаветы её лейб-хирург Лесток, происходивший из семьи гугенотов, бежавшей из Франции в Ганновер. В 1713 г. явился Лесток в Россию и стал лейб-хирургом Петра Великого. Неизвестно по какой причине Петр сослал его в Сибирь, но по его смерти, в царствование Екатерины I-ой, Лесток вернулся вновь в Петербург и был зачислен в той же должности ко двору княгини Елизаветы Петровны. Вскоре после этого назначения Лесток сделался доверенным своей патронессы, и современники передают, что и этот муж науки нередко замыкал за собою дверь княжеской спальни. Во всех предприятиях в пользу Елизаветы, Лесток принимал ревностное участие и наконец-то ему тоже привелось видеть и результат своих стараний, увенчанный таким громким успехом.

Как от Франции, так равно и от Швеции получал Лесток взятки и так как обеим названным державам крайне было важно заручиться влиянием на русское правительство, то можно себе приблизительно представить, какие суммы серебра и золота сыпались в бездонные карманы ловкого посредника.

О ту же пору был политический конфликт между Россией и Швецией, чуть-чуть было не окончившийся объявлением войны. Швеция требовала обратно провинции, отвоеванные у неё Петром Великим. Лесток погасил этот начинавшийся пожар, пообещав от имени Елизаветы вернуть спорные земли мирным образом и заручился таким манером уже с самого начала уверенностью, что Швеция признает Елизавету Императрицей всея России.

Что же касается Франции, то Елизавета была по горло в долгах у французов и уже с давних пор жила решительно на счет доверчивых галльских кредиторов.

Даже все её заговоры и замыслы производились на французские деньги; так напр. и на предпринимавшийся переворот ссудил ее французский посланник мосье де-ла-Шетарди 40 000 дукатами. Но это было известно лишь тесному кружку друзей Елизаветы, в числе коих находились Лесток, её камер-юнкер и друг Воронцов, да немцы Шварц и Грюнштейн, на обязанности коих лежало подготовление войска к перевороту в пользу дочери Петра Великого.