А с гвардейцами Елизавета еще со времен своего возлюбленного Шубина стояла на хорошей ноге, и поэтому она и теперь не замедлила вступить с ними в сношение, чтобы обеспечить себе таким образом уже вперед поддержку с этой важной стороны. Заговор велся с удивительной энергией, и заговорщики глядели с уверенностью в непременный успех в ближайшем будущем. Ночью, с 5-го на 6-ое декабря 1741 г. было назначено приступить к делу, и вот вскоре пополуночи неустрашимая Елизавета, подкрепясь молитвой и лобызанием креста и испрося свыше благословения, пускается в путь, отправляется в казармы Преображенского полка, берет 200 человек рядовых, подкупленных Шварцем и Грюнштейном водкой и деньгами, и ведет их к колыбели царя-малютки Ивана, чтобы раз навсегда покончить с ненавистными супостатами и раз и навсегда изгнать из России брауншвейгских, столь опасных для неё пришлецов. «Славно» постояла эта бурная, полупьяная орда за свою будущую царицу-матушку, и характерно для личности Елизаветы то обстоятельство, что в числе всех этих сотрудников не было ни одного офицера. Последних наша героиня в свои тайны не посвящала, и если успела она стяжать себе любовь, уважение и честь в рядах простых солдат, то происходило это не из-за её благородных качеств и т. д., а только лишь благодаря той тупости, бесстыдству, пошлости и разврату, которые были так особенно свойственны её царственному типу и которыми «она прямо-таки щеголяла», как говорит историк Германн.

Вмиг было покончено с брауншвейгцами, и когда добрые петербуржцы 6-го декабря проснулись, то вчерашних богов уже не было, о чём горожане, разумеется, еще не имели никакого понятия. Да к тому же, признаться, такие перевороты уже давно перестали быть новыми и никого больше не волновали и даже и не удивляли, хотя и случались по временам неожиданно. Саксонский посольский секретарь докладывал своему двору об этом перевороте между прочим таким образом: «Я уверен в том, что вполне достаточно отряда гренадер, винного погреба и мешка с золотом, чтобы можно было без боязни убивать кого только угодно».

Но нужно отметить при этом тот факт, что эта елизаветинская ампутация, произведенная над малюткой помазанником, обошлась без всякого пролития крови, что в подобных случаях далеко немаловажно.

Брауншвейгцев отправили в Шлиссельбург и заключили в крепость, а несколько лет спустя, по заботливости прусского короля-капрала Фридриха II-го, проявившего к своим родственникам, решительно безвинным брауншвейгцам, особенно нежные чувства, их «без вины виноватых» сослали на север и поселили в маленьком городке Холмогорах, где и влачила несчастная семья самое безотрадное существование. Пруссак опасался того, что Шлиссельбург так близок к Петербургу, и поэтому и порекомендовал более рациональный род наказания. Что же касается дитяти Ивана, то он оставался по-прежнему в шлиссельбургском каземате и рос, благодаря бесчеловечному с ним обращению, положительным идиотом. Кто знает, быть может, нашелся бы какой-нибудь храбрец с планом освобождения Ивана и провозглашения его императором? И несомненно, кровожадная коронованная проститутка, Екатерина II-я, руководствовалась подобными соображениями, когда приказала убить Ивана, чтобы с этой стороны не было никаких опасений.

Итак le roi est mort! vive le roi! Елизавета Петровна считалась с сегодняшнего дня Божиею Милостью императрицей и властительницей судеб народных и, разумеется, одним из её первых дел было возможно скорое вознаграждение достойных и наказание непослушных россиян.

Остерман и Миних, еще недавно обжалованные царскими щедротами, сидевшие на полке и ожидавшие от нечего делать лишь смерти, так как наворовано было достаточно, а на что другое эти вороны, признаться, проявили не много способностей. А тут вдруг гроза! Вдруг гроза и на их седые головы! Да какие ужасные обвинения-то! Верится трудно, так как серая народная масса как одного, так и другого считала благодетелем. Старик Остерман с испугу на этот раз действительно серьезно захворал и что ждало его? приговор к смерти! да как — чрез колесование! Но и Миниха ожидала не лучшая участь; приговор гласил: к смерти чрез четвертование. Недолго длилось разбирательство, и вот настал день приведения приговора к исполнению.

Палачи уже их раздели, топоры уже блестели на солнце — всё было готово, несчастные трепетали от ужаса и ждали кровавой развязки, а тут вдруг посланник от царицы, издали еще машущий бумагой, которою оповещалась царская милость и на основании которой несчастным даровалась жизнь.

Благодетельная самодержица желала лишь надругаться над прежними первыми людьми империи, хотела наказать их страхом и сменила жестокий кровавый приговор ссылкой виновных: Остермана в г. Березов, где закончил свои дни в изгнании не меньший витий Меньшиков, а Миниха в г. Пелым, где и поселили его в доме, построенном сверженным им курляндцем. Обоих лишили всех прав и преимуществ, накраденные богатства были конфискованы и разделены между новыми богами, между людьми елизаветинского курса; заточенцам же назначили по 1 рублю на день.

Остерман в скором времени очутился в Сибири, где и умер 5 лет спустя в тюрьме, тогда как Миниху была предначертана лучшая будущность. Двадцать лет спустя после его свержения, царил в России Петр III, оценивший «преимущества» Миниха, которого он, как и Бирона, призвал опять в Петербург и приблизил к праотцовскому трону.

Но зато, правда, по-царски позаботилась Елизавета о своих сообщниках! Все были награждены, кто только принимал участие в приведении елизаветиных проектов в исполнение. Лесток, скорее коновал, чем врач, был возведен в тайные советники и назначен «Генерал-директором всех медицинских канцелярий». Жалованья полагалось ему лишь 7000 рублей, да кроме того в десять раз больше доходов. Французский посланник де-ла-Шетарди, ссудивший Елизавету деньгами, получил за старания и хлопоты подарок в 150 000 рублей, и вот что говорит секретарь Пецольд, служивший при саксонской миссии: «право трудно и даже невозможно описать того, каким образом расточались государственные капиталы и кроме недовольства этот род правления ничего другого не вызывал».

Музыкант Шварц, так умело подкупивший и настроивший гвардейцев в пользу Елизаветы, был пожалован в полковники и получил кроме этого чина еще громадные имения. Но недолго пользовался хитрый немец своим состоянием: он был заколот навозными вилами собственной крепостной девкой. Что же касается второго агента Елизаветы, Грюнштейна, то этого наделила она особенно щедро: он числился ныне «за верную службу царю и отечеству» генерал-майором и адъютантом её величества. Но и этот не сумел удержаться на своей высоте: за критикование циничного образа жизни Елизаветы, его лишили всех высоких титулов, прав и преимуществ, отсчитали ему солидный куш ударов плетью и депортировали в Сибирь на бессрочное поселение.

Но самый лучший кусок выпал на долю гвардейцев, тем двум сотням, которая так мужественно и самоотверженно вступилась за обойденную правами Елизавету, которой она и помогла достигнуть «высшей власти». Их всех произвела благодарная царица в дворянство и офицерский чин, и эта лейб-компания числилась отныне ротой её величества, телохранителями её. Каждый из этих счастливцев получил в подарок сотни душ и землю, и доход этих храбрых воинов считался довольно крупными суммами. Отныне они считали себя господами и нахальничали на основании этого права прямо-таки до невозможного.