– У меня пропал аппетит, я плохо сплю… Ну, раз уж доктор Динэйр говорит, что меня беспокоит что-то, то он прав, но, разрази меня гром, если бы я могла рассказать вам, от чего это происходит.

Мейсон посмотрел на нее задумчиво и оценивающе.

– Возможно, я могу рассказать мистеру Мейсону кое-что о том…

– Не сейчас, – резко перебил его Мейсон. Доктор Динэйр вопросительно взглянул на него.

– Мы должны понять одну простую вещь, – сказал Мейсон. – Если мисс Фарр захочет рассказать мне сама, то это должно быть конфиденциальным сообщением. Она может попросить меня быть ее адвокатом.

Надин Фарр нервно рассмеялась.

– Извините, мистер Мейсон, но я ни о чем таком даже и подумать не могу… Нет никаких оснований, чтобы мне нужно было обращаться к адвокату.

Мейсон и доктор Динэйр переглянулись.

– Есть у вас какие-либо эмоциональные затруднения? – спросил Мейсон.

– Нет.

– Вы влюблены?

Ее грудь заколыхалась, когда она сделала глубокий вздох. И ее притушенные и выразительные глаза еще раз на миг раскрылись.

– Да, – сказала она, опустив веки.

– И вам, возможно, пришлось пережить какую-то трагедию в связи с этой любовью, да? – спросил Мейсон.

Ее взгляд снова встретился с его взглядом, а потом она посмотрела на доктора Динэйра. Она беспокойно задвигалась в кресле.

– Почему вы не хотите рассказать ему, Надин? – спросил доктор Динэйр.

– Я чувствую себя подобно бабочке, наколотой на булавку, – сказала она, – и ученые изучают меня через лупу.

– Это для вашего же блага, – ласково сказал доктор Динэйр. – Мы пытаемся помочь вам, Надин.

Она глубоко вздохнула, подняла взгляд на Мейсона, и внезапно в ее лице что-то преобразилось: застенчивый характер куда-то исчез, глаза сверкнули, а ноздри слегка расширились от возбуждения.

– Ну ладно, я – бабочка! – воскликнула она. – А вы – люди, препарирующие и классифицирующие меня, но ведь я же человек! И чувства у меня сильные, человеческие! И как бы вы, люди, чувствовали себя, если бы любили кого-то, а он любил вас, а потом другой человек, обладающий страшной властью над вами, сказал бы, что вы должны уйти из жизни этого человека, навсегда исчезнуть, не оставив и следа, не имея возможности даже связаться с ним?! – прокричала Надин.

– Это уже лучше, – сказал доктор Динэйр. – Освободите сдерживаемые вами эмоции, Надин, и расскажите нам все, а после этого поплачьте, это ослабит ваше эмоциональное напряжение.

– Я не из тех, кто плачет, – сказала она. – Я всю жизнь умела не падать духом. Но вы, люди, настолько довольны своим устойчивым положением, чертовски уверены в себе, что получите от жизни все лучшее… Ну вы просто попытайтесь поставить себя на мое место.

– А кто сказал вам, что вы должны исчезнуть, Надин?

Она стала говорить что-то, но потом покачала головой. Спустя мгновение она откинулась на спинку кресла, снова став застенчивой, спокойной, готовой к самоуничижению молодой леди.

– Это был Мошер Хигли?

– Мошер Хигли мертв.

– Я знаю, но не он ли сказал вам, что вы должны исчезнуть? И оставить человека, которого вы любите?

– О мертвых плохо не говорят.

– Он был вашим родственником?

– Не совсем.

– Но вы называли его своим дядей?

– Да.

– Вы любили его?

– Нет, – ответила она, поколебавшись мгновение.

– Вы его ненавидели?

Наступило продолжительное молчание. И вдруг она подняла глаза на доктора Динэйра.

– Для чего вам нужно терзать меня? Я обратилась к вам за помощью. И хотела получить снотворные таблетки или что-то подобное, чтобы можно было спать по ночам. Мне нужно было лекарство, чтобы не быть пугливой. Вы устроили мне проверку с помощью сыворотки истины, а потом сказали, что я должна встретиться с адвокатом… для чего?

– Я и собираюсь рассказать вам, моя дорогая, – ласково сказал доктор Динэйр. – У вас начинается сейчас эмоциональное напряжение. Вы должны взять себя в руки, и вы должны помнить, что мы хотим помочь вам.

– Не тревожьтесь об эмоциональном напряжении, – горько засмеявшись, сказала она. – Каждое утро перед завтраком я переживаю эмоциональное напряжение. Люди помыкают мною как хотят еще с тех пор, когда я была не выше подлокотника этого кресла… Только не думайте, что у меня была мания преследования. Если бы вы знали правду о тех вещах, которые… и знали, что произошло… В общем, нет никаких оснований, почему я должна рассказывать вам, посторонним людям, о своих бедах.