– А как отец? Здоров? Дома?

– Вроде и здоров, да только слабость с того случая так и осталась. Да, он у себя.

Коррис зашел в дом и огляделся. Ничего не переменилось за то время, что он отсутствовал, впрочем, здесь давно уже ничего не менялось. Протиравшая пыль служанка подняла голову и ахнула:

– Ой, рен Коррис! Вот ваш батюшка порадуется!

– Коррис?!
– раздался сверху голос отца, тот сбежал по лестнице - насколько ему позволяла комплекция, и сжал сына в объятиях, - когда ты прибыл? Надолго?

– Прибыл только что, на месяц. Мне отпуск дали.

– Отлично, тогда обо всем завтра поговорим, а сейчас отдыхай! Ритана, - позвал он служанку, - приготовьте моему рену Коррису ванну, да ужин подайте. Ступай, сын мой, - кивнул отец.

Ночь окутала столицу. В доме все погрузились в сон, лишь Коррис так и не мог уснуть. Казалось, что-то изменилось: вокруг ли, в нем ли - непонятно, и знакомый с детства дом казался одеждой, что трескается на плечах подросшего паренька. Вздохнув, мужчина опустил голову на подушку, надеясь, что хоть сегодня кошмары минуют его...

Рассвет встретил Корриса бодрствующим: увы, надежды не сбылись, кошмары не оставили его и здесь. Сидя у окна, он наблюдал, как просыпается старый особняк и слушал знакомые с детства звуки: ржание лошадей в конюшне, хлопанье дверей, шаркающие шаги старого Ситара, а вот и звон посуды. Усмехнувшись, он сбежал вниз и отворил дверь в кухню. Обернувшаяся на звук Улана всплеснула руками:

– Кор, а исхудал-то как! Мне уж Ситар сказал, что ты вернулся, да я будить не хотела!

– Здравствуй, Улана, - Коррис как в детстве обнял повариху и чмокнул ее в щеку, - зато ты все цветешь.

За то время, что он ее не видел, повариха почти не изменилась: круглое радушное лицо, тщательно убранные под чепец седые волосы, плавные движения - Коррис всегда удивлялся, как изящно движется эта немолодая и отнюдь не худая женщина.

– Ой, да скажешь тоже! Ты небось голодный? Хозяин-то пока еще проснется, а я тут пирожков с яблоками сготовила, твоих любимых.

– Мм, а запах-то какой! Ула, тебе никто в империи и в подметки не годится!
– закатил глаза Коррис, откусывая от ароматного горячего пирожка.

Повариха села напротив, сложив руки под пышной грудью и с умиленной улыбкой наблюдая за уплетающим пирожки Коррисом, а потом тихо вздохнула:

– Эх, Кор, жениться бы тебе да деток завести... Уже ж не мальчик...

Коррис только усмехнулся:

– Ула, я не богат и не красавец, так что прелестные реи меня вниманием не жалуют. Да и скажу честно, я всё же хотел бы жениться по любви, а не только ради наследников. Может, и хорошо, что кроме длинной родословной мне похвастать нечем.

Улана отвернулась к печке, поджав губы, но Коррис всё равно услышал, как она бурчит себе под нос про глупых девиц, ничего-то в настоящих мужчинах не понимающих, и весело рассмеялся. Затем посерьезнел и спросил:

– Ула, а как тут дела?

Повариха нахмурилась и покачала головой:

– Не очень-то хорошо. Хозяин сильно сдал после удара, порой заговариваться стал. И еще недавно какие-то вести недобрые получил, злился сильно, мы уж боялись, как бы снова удар его не хватил...

– Вести? О чем?
– насторожился Коррис.

– Не знаю, мальчик мой, но как бы не о тебе... Ты чего натворил-то?

Коррис отвернулся:

– Я служил империи так, как считал правильным. Но не уверен, что отец сможет это понять...

– Ох, Кор, я тебе верю, и матушка бы твоя поняла, пусть ей земля будет пухом... Ритана, ты чего тут делаешь?

– Хозяин проснулся, велит завтрак подавать. И вас, рен Коррис, зовет, - ответила та.

– Скажи отцу, что я подойду после завтрака.

Улана быстро собрала поднос, и Ритана убежала. Повариха вздохнула:

– Иди уже, мальчик. Да не серчай на отца особо, коль что, все ж он уже немолод...

Посмотрев вслед Коррису, Улана вернулась к работе: руки ее ловко порхали над столом, но мысли были далеко. Как ее мальчик не пытался скрыть за улыбкой свои чувства, она видела, что ему нелегко, да и спит он плохо - мучившаяся бессонницей женщина легко узнала приметы этого на его лице...

Коррис медленно поднялся по лестнице и повернул налево. Толкнув дверь, он оказался в кабинете. Его отец редко посещал эту комнату: делами поместья он не занимался, лишь получая оттуда небольшую сумму ежегодно, жил же на пенсию, что полагалась ему как бывшему гвардейцу. Тем не менее, комната была в идеальном порядке, так что Коррис опустился в одно из кресел, потер виски - начала болеть голова - и прикрыл глаза, ожидая отца. Сцепил пальцы в замок - настолько сильно, что они побелели, и тут же усилием воли заставил себя опустить руки на подлокотники кресла: любой, кто знал его с детства, узнал бы в этом жесте привычный признак крайнего волнения...