* * *

Они шли по улице и не разговаривали. Еник вел самокат, держа его за руль, даже звонок не соблазнял его потренькать. Дед не мог подобрать слов и объяснить Енику, что ему было бы гораздо хуже, если б он шел один. Вдруг дед остановился, пораженный. Ворота Прохазкова двора были распахнуты настежь, и у створки, как на сцене, Прохазка рубил дрова. За его спиной, чуть повыше сада, висело оранжевое солнце, и тень Прохазки подпрыгивала на самой дороге. Белая палка стояла у ограды, а топором он так махал над головой, что страшно было смотреть.

— Проклятье… Чтоб тебе ни дна ни покрышки!.. Сволочь проклятая, — со вкусом ругался Прохазка.

Полено было обколото со всех сторон на острие, однако Прохазка упорно, снова и снова ставил его на колоду. Но не успевал он поднять топор, как полено падало.

Прохазка опускался на колени, шарил по земле и ругался так, что дрожали крыши.

— Ах ты паршивец!.. Калека несчастный!

К воротам прибежала Прохазкова, остановилась, притопывая на месте, юбка у нее колыхалась, а волосы разлетелись крыльями.

— Оставь, ради бога! — кричала она, стоя на почтительном расстоянии. — Опомнись и брось!.. Изувечишь себя!

— Ты что думаешь?! — разорялся Прохазка. — Кенаря себе из меня сделала? Мне уже дальше некуда увечиться! А тебя изувечу, если не уберешься!

Нашарив наконец полено, он поставил его на колоду, поднял топор.

— Как бы не так, козявка…

Полено качалось, но топор, со свистом разрезав воздух широкой дугой, точно и ровненько располовинил его.

Прохазка не сразу поверил, а потом даже подпрыгнул.

— Ты видела?.. Видела, каков удар?!

— Я с тобой не разговариваю! — со слезами в голосе откликнулась Прохазкова.

Дед минуты три не дышал, охваченный дурнотой.

— Ну… что ты на это скажешь? — выдохнул он наконец устало. — Точно, как из пушки.

— Ты можешь лучше, — мудро польстил Еник.

— Ты же видела, — проворчал сердито Прохазка. — Какой был удар!

Прохазкова отступила еще на два шага. Она предчувствовала революцию, и предчувствие ее не обманывало.

— Пока ты не будешь слушать меня беспрекословно, я немая!

— Я ему скажу, — выпалил Еник. Пригнувшись, будто заяц, он вбежал в ворота. — Пан Прохазка, я тоже видел! Удар был… — Он оглянулся на деда: — Как из пушки.

Прохазка, прислушиваясь, наклонил голову.

— Янек… Верно?.. Как из пушки, говоришь? Я верю тебе, парень. Спасибо. За мной не заржавеет.

Еник со счастливой улыбкой вернулся к деду.

— Ты все равно можешь лучше, — шепнул он.

— Что я, — пробурчал растроганный дед и поднял кулак. — Мы с тобой вместе кое-что еще докажем. А сейчас дай-ка мне на минутку самокат.

— У тебя уже ничего не болит? — заботливо осведомился Еник.

Дед пренебрежительно махнул рукой — дескать, он бы и гору своротил.

— Сбегай посмотри за угол, не видать ли кого… А то меня еще в дурдом запрячут.

Еник отбежал, потом помахал деду, и дед покатил. Нигде его ничего не кололо, и дышалось легко. На грешную землю его вернул лишь камень, о который он едва не сбил щиколотку.

— Видал? — Он передал руль в руки Енику и удовлетворенно потер руки. — Пошли в трактир. Я уж и не знаю, когда в последний раз курил сигару… А ты запомни раз и навсегда: раз дед обещал, что придет, значит, придет… Даже если у тебя иногда не хватит терпения дождаться меня.

Еник, безмерно счастливый, горячо кивал.

— Но дома ни слова. Еще смеяться над нами станут.

Еник обиженно вздохнул и закатил глаза.

* * *

Альбинку Броускову хоронили в пятницу после обеда.

Она ехала в исчерна-черной запыленной машине. Водитель был в черном сатиновом халате на голое тело, в вырезе халата блестела волосатая грудь, а кудрявой растительностью на лице он напоминал Синюю Бороду. Жалко, что Альбинка не могла его видеть. А может, она и смотрела на них на всех, как шли они длинной мрачной процессией, смотрела и улыбалась, потому что была всеведущей и всевидящей — она была в деревьях, в разноцветной листве, была тенью и щедрым сиянием. Каждые похороны немножко покаяние. Медленные шаги не поспевают за мыслями, которым приходится возвращаться назад и вплетаться в воспоминания.

Дед с Еником шли сразу за катафалком. О достойном течении обряда заботился сотрудник похоронной конторы из районного города. У него были свои профессиональные представления о похоронах, и, видимо по подсказке кого-то из родственников, кто приписывал деду особые заслуги, он поставил деда с Еником между женщинами в темных вуалях. Напрасно дед сопротивлялся. Еник держался героически, не моргнув глазом и не пикнув, и только раз попросил деда:

— Держи меня как следует.

И дед был рад, что ему есть за что держаться.