Спустя столько дней мы наконец-то остались одни, а я не знаю с чего начать разговор. С уже проверенного и не очень эффективного: «Я не Китнисс», или с нового, но не внушающего доверия (а точнее – внушающего двойное недоверие): «Знаешь, такая забавная история... Ты персонаж книги!»

Я настолько углубилась в свои мысли, что, когда Пит отпустил мою руку, даже слегка испугалась и вздрогнула. Он наклонился, чтобы собрать цветов, а я решительно выдохнула из себя лишний воздух, мешающий языку ворочаться. В конце концов он имеет право знать правду. Да... но только после того, как мне расскажут, что же все-таки произошло после моей недолговременной кончины.

Мы доходим до конца поезда, туда, где, разрезая сухой пейзаж, вдаль убегает железная дорога. И почему-то так захотелось ступить на шпалы и пойти вперед, ни разу не оглянувшись. Но потом вспоминаешь, что железная дорога ведет в Капитолий, и сразу отпускает.

– Пит, – говорю я, наслаждаясь запахом маленький желтых цветочков. Сорняк – не сорняк, а все равно приятно, да к тому же пахнет летом. – Что ты сделал? Там, на арене?

– Спас тебя.

– Пит!

– А что мне за это будет?

И откуда у людей такая наглость? Думает, жизнь мне спас, и я теперь все – на все согласная?!

– Ничего не будет, – надавила я. – В этом-то и прелесть.

– Это уже не интересно, – качает головой Пит. – Я бы предпочел что-нибудь вещественное. Поцелуй, например.

Поцелуй – это, конечно, звучит заманчиво, но... я не гордая.

– Я могу и Хеймитча попросить!

– Он за поцелуй не согласится.

– С чего это ты взял? – хитро улыбнулась я.

Парень опешил, зато быстро пошел на попятную.

– Китнисс, – он как-то по-особенному улыбнулся, произнося... не мое имя. – Я угрожал им. Распорядителям. Кричал, что убью себя, если они тебя не спасут. Что раз они не хотят двоих победителей, то у них не будет ни одного. А раз не будет победителя, то и смысла в Играх нет! Разве, я не прав?

– Прав – не прав... – Я пожала плечами. – Какая теперь разница? Все сделано. Назад ничего не вернуть.

– И ты расстроена?

Расстроена? А ведь и вправду очень расстроена! Если бы я умерла, круг не замкнулся бы! Игры бы продолжились и... Да, Игры – это ужасно, но Война намного страшнее.

– Оно того не стоило...

– Хорошо, – на удивление спокойно реагирует Пит. – В следующий раз я тебя спасать не буду!

Следующий раз... А ведь он не за горами... Я даже представить себе боюсь, что же...

Пит не дает мне углубиться в тревожные размышления, наклоняясь за причитающимся ему поцелуем. Странно... За эти дни мы не прекращали целоваться, но этот поцелуй... Наверное, пошло будет сказать, что он был особенным, но он точно был каким-то другим. Более сладким? Более свободным?

Не позволив себе раствориться в приятных ощущениях, я отстраняюсь и ловлю внимательный взгляд Пита.

– Я должна тебе кое-что сказать...

Он молча ждет, пока я продолжу, и за это я ему как никогда благодарна, потому что, если бы он сейчас сказал что-нибудь вроде «Я тоже тебя люблю!», я бы не смогла.

– Дело в том, что...

Резкий неприятный звук прострелил ухо, вынудив меня поморщиться и отступить.

– Что случилось? – взволнованно спросил Пит.

– Ты не слышал? Это что-то...

Следующий выстрел минуя уши попал прямо в голову, взорвавшуюся на миллионы неровных осколков, каждый из которых раскололся надвое.

– Китнисс!!!

– Я... я...

Я задыхаюсь и падаю в темноту.

И прямиком из темноты попадаю в свою комнату, на обитый ковролином подоконник. За стеклом видны только черные окна дома напротив и три машины, которые за всю мою жизнь ни разу не покинули двор.

Я сижу, вдыхаю ночной воздух, в котором чувствуются смешанные в разных пропорциях запахи клубничного варенья, сигарет и Невы, и слушаю стук своего сердца, изредка перебиваемый шуршанием проезжающих мимо машин. Где-то вдалеке слышатся крики начавших просыпаться чаек. В окне второго этажа зажигается свет, и воодушевленно-коварном силуэте выглядывающего из форточки человека я узнаю дядю Борю. Почему-то именно он, с руками упертыми в бака, в неизменных клетчатых семейниках, будит во мне ощущение дома.

Я впервые за полчаса шевелюсь - дотрагиваюсь онемевшими от предрассветного холода пальцами до пластмассового носа плюшевого пыльного медведя.

Йетти…

Опускаю ноги на пол и, не обращая внимания на противное покалывание, бреду из комнаты через заставленный удочками коридор в ванную. Меня тошнит. Я, слегка пошатываясь, встаю и, приняв более-менее устойчивое положение, опершись на дверь, смотрю в зеркало, где среди клякс пасты и мыльных разводов угадывалось лицо. Искусанные губы, маленький вздернутый носик, густые брови, растрепанные волосы собранные в косу и серо-голубые с желтыми крапинками глаза. Все мое, родное, знакомое, любимое…