Его солдаты остановились, но полковник продолжал идти к двери.

— Она необычная и красивая, — добавила я рыдая. — Пожалуйста, пожалуйста!

Я не могла позволить им уйти.

Ито остановился. Рыбка захватила наживку. Его желтое лицо повернулось. Два злых бездонных глаза уставились на меня. Он убрал свою руку от Мохини. Странная улыбка появилась на его грубом лице. Он ждал, пока я поднимусь. Я поманила Мохини, и она пошла ко мне, спотыкаясь, как слепая. Поднявшись, я крепко взяла ее за руку, держа поближе к себе. Моя дочка дрожала, как умирающая маленькая птичка майна. Это неправильно! — кричала кровь, стучащая в моих висках.

— Следующий дом, — всхлипнула я. — У них девочка за шкафом.

Полковник сухо кивнул головой, подражая мне. Я сглотнула большой комок страха. Его маленькие миндалевидные глазки смотрели зло и холодно. Я задрожала от страха и тотчас поняла, что пожертвовала бедной А Мои напрасно. Он шагнул вперед и толкнул меня так сильно, что я ударилась о стену. Оглушенная, я упала и увидела, как он схватил Мохини за руку и вытащил на свет. Я слышала, как их тяжелые ботинки затопали на террасе. Весь дом трещал и шатался от их подбитых ботинок, ужасный звук, который часто посещал меня в моих кошмарах. На мгновение я восстановила равновесие, опершись на руки и колени, и застыла от абсолютного ужаса — после всего они ее все-таки забрали! С усилием я поднялась и побежала. Я выбежала на террасу, затем скатилась по деревянной лестнице, которую помыла еще этим утром, а теперь она покрыта грязными отпечатками ботинок. Я бежала с протянутыми руками по дорожке, засыпанной щебнем. Ублюдки были еще недалеко. Мохини уже поднималась в машину. Ее маленькое овальное личико повернулось в мою сторону. Она посмотрела на меня, но не издала ни звука, не произнесла ни единого слова. Ни «спаси меня, мама», ни «помоги мне!» Ничего. Я добежала до джипа, даже коснулась его, но как только моя рука дотронулась до горячего металла машины, та заревела, и смеющиеся нелюди исчезли в облаке пыли под скрип колес.

Я гналась за ними. Гналась, пока они не исчезли из виду, и тогда я не остановилась, не упала на землю и не заплакала. Я просто повернулась, как тайваньская намоточная игрушка, и пошла обратно.

На деревянных ступеньках после меня остались кровавые отпечатки. Израненные подошвы ног привели меня через весь дом в кухню прямо к плите. Я убрала закопченный дымящийся шпинат с огня. Это был очень неприятный запах, запах горелого шпината и перца. Я никак не могла отдышаться. А сердце стучало, как бешеное. Наверно, я долго простояла перед плитой, слушая его. «Что ты мне споешь? Когда я услышу твою песню?» — шептала я ему, но оно только стучало все быстрее.

Потом я решила выпить чаю. Я угощу себя чаем с настоящим сахаром. Я купила немного дорого чая у друга, который работал в департаменте водных ресурсов, всего неделю назад и теперь решила немного выпить. Чай с черной патокой — это не совсем то. Целых три года я очень хотела чая с прекрасным белым сахаром, но всегда запрещала себе. Сначала детям. Да, дети всегда должны быть первыми.

Налив воду в чайник, чтобы закипела, и положив ложку чайных листьев в большую голубую кружку, я стояла над чайными листьями, пока они мне не стали казаться роящимися черными муравьями. А когда я налила горячей воды, они уже выглядели, как мертвые муравьи, мертвые муравьи. Я положила крышку на кружку и услышала тихие звуки, отчаянные, но очень тихие. Кто-то звал меня. Вообще-то, меня звал даже не один голос. Кроме того, слышались звуки глухих ударов. Я решила не обращать на них внимания. Я начала искать сахар, но не могла вспомнить, где его спрятала. Озадаченная, я села на скамейку. На улице начинался дождь.

— Ребенок непременно промокнет. Я пока наколю для нее имбиря. Ее грудь так плоха, — тихо прошептала я сама себе. Подтянув колени к подбородку, я, должно быть, выглядела, как маленький сжатый мячик, и начала раскачиваться туда и сюда, туда и сюда, напевая старый детский стишок, который когда-то пела мне моя мама. Я не должна была оставлять ее одну на Цейлоне. Бедная мама. Это невыносимо — потерять дочь. Нет, я не буду думать о потерянном сахаре. Проще всего было петь и раскачиваться. Я пела одни и те же четыре строки снова и снова.

Должно быть, прошло много времени. Я думала, что слышу тот же самый настойчивый стук и голоса детей, которые зовут меня и кричат. Также казалось, что крики становились все более отчаянными, просящими и испуганными, но поскольку они были так слабы и далеки, эти странные звуки, я решила придерживаться своего старого решения игнорировать их и вместо этого сконцентрироваться на боли в моей голове. А она так болела, как будто в висках стучал молоток. Казалось, я плавала в море боли, и только непрерывное раскачивание могло немного ее ослабить.

Наконец какой-то звук проник через мой кокон боли.

Прищурившись от полуденного солнца, которое светило мне прямо в глаза, я повернулась и увидела своего мужа, стоящего в дверях кухни. Его широкое темное лицо выглядело отвратительно, и я тут же почувствовала такую ненависть, какой никогда в жизни не испытывала. Как мог он оставить нас самих защищаться от японских солдат, в то время как сам сидел, сплетничая с тем дрожащим старым сикхским охранником у банка? Это он во всем виноват! Меня захлестнула черная ярость так, что я уже ничего не видела. Не думая, я развернулась и кинулась к мужу, дико крича в его тупое, потрясенное и уродливое лицо. Барабанная дробь в моей голове стала настолько громкой, что, хотя я и видела, что его губы двигались, но не слышала те звуки, которые, должно быть, вылетали из них. Мои пальцы попали на его высокие скулы, а короткие ногти вонзились в его кожу, блестящую от пота, я рванула их вниз так злобно, как только могла. Сначала Айя был слишком потрясен, чтобы реагировать, но когда я завыла и снова подняла руки, он перехватил и крепко, как тисками, сжал их.

— Лакшми, прекрати, — сказал он, я посмотрела на его исцарапанные щеки, на кровь, стекающую за воротник с неестественной привлекательностью. — Где дети? — спросил муж настолько тихо, что мне пришлось оторвать взгляд от воротника и посмотреть в его маленькие, испуганные глаза.

— Они забрали Мохини, — невнятно сказала я, и так внезапно, как мой гнев возник, так же он и исчез. Я чувствовала себя потерянной и очень нуждалась если не в муже, который заберет мою ношу хотя бы на час, то хоть в ком-нибудь, кто сможет сделать все, как раньше. Его ноздри раздулись, как у какого-то огромного животного в приступе боли. Внезапно он оказался на коленях.