Шрифт:
Речь идет о годах монгольского ига в Грузии, но, когда романист пишет: «Нет хорошего и плохого времени. Время бывает таким, какого достойны вышедшие на его арену люди»,— он касается проблемы сколь важной, столь и непреходящей, способной обрести глубинную актуальность.
От романа-эпопеи, романа-панорамы трилогия «Грузинская хроника XIII века» двигалась к роману-судьбе, если использовать принятые сегодня определения. Даже эта жанровая переориентация трилогии лишний раз доказывает, что литература о прошлом находится, не может не находиться в русле общего литературного движения.
Цотнэ — не просто хороший, нравственный человек и мученик во имя благородной идеи. Он идеалист и романтик в сфере нравственности, свободно перешагивающий через свои материальные, житейские интересы. Он откровенный образец для подражания, что подчеркивается безусловной «житийностью» романа. Но ведь была у писателя какая-то внутренняя нужда в создании героя именно таких, идеальных качеств, способного возвыситься над житейской суетой ради высокого идеала, ради укрепления в народе, в нации веры в непобедимость добра? Не такой ли герой был необходим национальной читательской аудитории именно в недавние, последние годы, не вызвала ли его к жизни всегда впитываемая литературой общественная потребность?
Как видите, Бачана Рамишвили, принципиально возвышенный над бытовой стороной жизни, вовсе не одинок в современной грузинской прозе. А ведь мы не сказали еще о Дате Туташхиа, литературном герое, чье имя стало нарицательным в Грузии, правдоискателе, органически чуждом мелкой корыстной суеты...
Можно предположить, что герой-идеалист, бессребреник и романтик, не чуждый эмоциональных крайностей в выражении своего нравственного кредо, вобрал некоторые черты национального характера. Полутона исчезают, если налицо страстное отношение человека к действительности. Предельное бескорыстие — реакция на удушающий меркантилизм... Литература отозвалась на происходящие в Грузии перемены не только разоблачением, публичным осуждением подпольного предпринимательства, иссушающего душу практицизма, поражающего нестойких делячества, но и поэтизацией героя, способного стать живым нравственным примером для читателя, убедить его, что в нем должны открыться, заявить о себе и высокое чувство, и озабоченность общим делом, и гражданская совесть. Притом в нравственной взыскательности героя грузинской прозы нет душевной сухости, мировосприятие его естественно, органично, целостно. Это помогает смягчить впечатление, оставляемое подчас некоторым избытком пафоса.
Проблемы нравственности, решаемые разными национальными литературами, могут быть очень схожими, особенно если над словом работают люди одного социального опыта. Чем резче своеобразие (в том числе и национальное) в подходе к этим проблемам, тем богаче их всеобщее звучание — закономерность, открытая давно.
Приключения Даты Туташхиа из романа Чабуа Амирэджиби — это, конечно же, приключения мятущегося, мятежного духа, привлекательность которых нет нужды доказывать. Может быть, неотразимость обаяния Даты в его готовности служить истине, презирая житейские блага, в его покоряющей внутренней свободе? А может, благородный разбойник доказал своей бесконечной одиссеей, что нет жизненных обстоятельств, оправдывающих душевную лень, равнодушие, примирение со злом, нравственную глухоту?
Абраг — не только еще один идеалист в сфере нравственнрсти, он при всех своих ошибках герой идеальный или почти идеальный.
Не тоску ли по такому герою пытается удовлетворить современная грузинская проза? Несколько наивную, возможно, простодушную и во всех случаях не истребимую читательскую тоску?
Чем стремительнее ритмы жизни, тем острее для нас необходимость спокойно и сосредоточенно всмотреться в текущую действительность, в самих себя; чем рациональней и выверенней образ жизни, тем сильнее тяга к раскованному самовыражению; чем прагматичнее современник, тем понятнее его желание стать свидетелем свободного, не отягченного бытом душевного полета, обрести уверенность, что такой полет вполне возможен...
Герой грузинской прозы вовсе не оторван от грешной земли, и проблемы он решает вполне реальные и важные для любого читателя, где бы он ни находился. Бачана Рамишвили, не раздумывая, не колеблясь, поступает согласно своим убеждениям, но это не проявления некоего инстинкта, пусть даже и социального, а мужество и точная выверенность гражданской позиции. Для Бачаны чаще всего не так уж трудно понять, где свет, а где тень, где добро и где зло, сторона жизни выбрана им давно и навсегда, вот только движение по этому вполне ясному пути требует предельного напряжения сил.
И Цотнэ Дадиани, как уже говорилось, не знает колебаний, добровольно принимая на себя участь бунтующих соплеменников. Роман Г. Абашидзе — о жизни, которая вся была подготовкой к решительному и, как выяснилось, историческому шагу одишского правителя. Даже зная, что есть добро и истина, учиться следовать им приходится всю жизнь.
Проблема выбора и пути своеобразно преломилась в романе «Дата Туташхиа».
Дата — одинокий искатель истины. Отчасти причиной тому его характер, отчасти отторгнутая от общества жизнь абрага. Да и автору крайне важно показать значение индивидуально, самостоятельно обретенного человеком нравственного опыта. В полном соответствии с логикой своего мировоззрения Туташхиа отказывается примкнуть к революционерам, хотя, бесспорно, сочувствует им и во время восстания в тюрьме без колебаний становится рядом с ними.
Не станем обвинять Дату в индивидуализме— это было бы несправедливо. Весь ход повествования-притчи подвигает к мысли, что истину, как бы проста она ни была, каждый человек открывает для себя сам и делает нравственный выбор сам и он не вправе заслоняться от действительности ни опытом предшествующих поколений, ни мировоззрением, которое выработали окружающие его люди. Именно эта мысль, чья актуальность не требует доказательств, укрепляет конструкцию романа.
Иногда герой напоминает медика, который испытывает на себе новое лекарство. Он ведет эксперимент самоотверженно и бесстрашно, только проверке каждый раз подвергается вновь найденное средство излечения людей от тяжких нравственных недугов.