Шрифт:
Распорядитель бала провозгласил:
– Внимание, господа! Сейчас наша несравненная госпожа Бубенцова одарит нас своим талантом!
На эстраду вышла Настенька.
Раздались громкие аплодисменты. Алеша Плетнев охотно принимал их на свой счет и раскланивался.
– Я спою песню, которая посвящается мужественным героям двенадцатого года! – объявила Настя.
– Прелестная девушка! – Губернатор обернулся к стоящему рядом Мерзляеву. – Этому Плетневу крупно повезло.
Мерзляев усмехнулся.
– Кстати, – продолжал губернатор, – она подала мне прошение о своем несчастном отце…
– Потом, ваше превосходительство! – вежливо остановил его Мерзляев, ибо Настенька начала петь:
Вы, чьи широкие шинелиНапоминали паруса,Чьи шпоры весело звенелиИ голоса. И чьи глаза, как бриллианты, На сердце оставляли след — Очаровательные франты Минувших лет.Одним ожесточеньем волиВы брали сердце и скалу —Цари на каждом бранном полеИ на балу. Вам все вершины были малы И мягок самый черствый хлеб, О, молодые генералы Своих судеб!О, как мне кажется, могли б выРукою, полною перстней,И кудри дев ласкать, и гривы —Своих коней. В одной невероятной скачке Вы прожили свой краткий век… И ваши кудри, ваши бачки Засыпал снег.Вы побеждали и любилиЛюбовь и сабли острие…И весело переходилиВ небытие… [3]3
Стихи М. Цветаевой.
Аплодисменты. На сцену полетели цветы…
– Прелесть! – сказала губернаторша.
– Так вот, – губернатор вновь обратился к Мерзляеву, – насчет ее папаши. Этого актера… Будем гуманны… Надо бы его выпустить. Сделаем этой девочке свадебный подарок!
– Я его прощаю, – поддакнула губернаторша.
– К сожалению, все оказалось значительно сложнее, – сказал Мерзляев. – Этот Бубенцов замешан в антигосударственном заговоре, в чем и сам сознался… Завтра утром молодцы нашего дорогого полковника, – Мерзляев улыбнулся Покровскому, – отправят мятежника на тот свет!
– Что? – побледнел Покровский. – Опять?.. Да как же можно… Подозреваемого человека…
– Подозреваемые – вот, – Мерзляев показал широким жестом на танцующую публику, – веселятся. А он – приговоренный!
…Ах, какое славное, чудесное утро выдалось в тот роковой день! Щебетали птички, роса блестела под ранними лучами солнца, и снова по живописным окрестностям Губернска ехал черный тюремный экипаж. Но на сей раз за каретой скакал конвой – шесть вооруженных жандармов. На козлах вновь сидел Артюхов, а внутри кареты господин Мерзляев личным присутствием скрашивал последние минуты смертника.
– Красотища какая! – сказал Мерзляев, глядя в окно кареты. – Не жаль прощаться-то со всем этим?
– Очень жаль…
– Не бродить тебе больше по траве. Не видеть восхода. В речке не искупаться! – сочувственно вздохнул Мерзляев. – Заигрался ты, Афанасий. Ох, заигрался! Но сейчас – публики нет, протокол не ведется – скажи мне-то… по-человечески: как все было на самом деле?
– А было так, – задумался актер. – Жил я себе жил, никого не трогал. Выступал на подмостках, людей забавлял. Дочь растил. Одним словом, благонамеренный мещанин… А встретился с вами, познакомился, пригляделся и понял, что от настоящей-то жизни я прятался. Настоящая жизнь у меня, можно сказать, только начинается.
– И скоро кончится, – заметил Мерзляев. – Через несколько минут…
– Настоящая жизнь долгой не бывает, – философски сказал Бубенцов. – Мне хоть два дня выпало. А вот вас, господин штабс-капитан, пожалеть можно…
– М-да… – протянул Мерзляев. – Неумно мы порой работаем. Грубо… Парадокс получается: из простых обывателей врагов отечества делаем…
– А вы от имени отечества не выступайте: оно само разберется, кто ему враг, а кто друг!
Тюремная карета в сопровождении эскорта въехала на холм, где росли три сосны. К деревьям были привязаны гусарские кони. Назначенные в наряд гусары, среди которых был и Плетнев, угрюмо наблюдали, как приговоренного выводили из кареты. Чуть поодаль расхаживал взад и вперед мрачный полковник Покровский.
– С добрым утром, господа гусары! – приветливо поздоровался Мерзляев.
Гусары демонстративно промолчали.
– Иван Антонович, рад вас видеть, – как ни в чем не бывало приветствовал полковника штабс-капитан.
Полковник отвернулся и не ответил.
– Ну вот и поговорили! – Стараясь замять неловкость, Мерзляев улыбнулся. – Действительно, к чему терять время? Перейдем к делу! Господин Бубенцов, будьте добры, займите-ка свое место. Вы знаете какое. Сами выбирали.
Бубенцов молча поднялся на пригорок. Одет он был в тот же мужицкий армяк, грубые портки, лапти… Он занял позицию и повернулся лицом к гусарам.
– Наряд, стройся! – скомандовал Мерзляев.
Пять гусаров нехотя выстроились в ряд.
– Раздать ружья! – последовал новый приказ.
Артюхов вместе с жандармом обошел строй и вручил каждому гусару по ружью.
Наблюдавший за этой процедурой полковник неожиданно крикнул:
– Корнет Плетнев! Выйти из строя!
Плетнев повиновался команде. Полковник подошел к нему, не говоря ни слова взял ружье и занял в строю место корнета.
– Продолжайте, господин штабс-капитан!