— Прости меня, Леха! — с трудом сдерживая раздирающие скулы слезы, сказал я. — Mea culpa, моя вина.

Чебан повернул ко мне голову и совершенно трезвым взглядом посмотрел на меня.

— Сень, если еще раз такую чушь от тебя услышу, дам в морду, не обессудь, — сказал он тихо и серьезно. — Во всем, что происходит с нами в нашей жизни, виноваты мы сами, и ты к моим косякам не примазывайся. Ты меня хорошо понял?

— Понял, — кивнул я. — Что я для тебя могу сделать?

— Водки налить, — усмехнулся Леха. — Давай выпьем, старый друг, за то, что мы снова вместе. Я, честно говоря, уже и не чаял.

И он сильной рукой обхватил меня за шею, притянул, крепко прижал.

— Скажи, а ты Цеппелинов еще слушаешь? — заговорщицки просипел он мне прямо в ухо.

— Конечно! — не задумываясь, соврал я. — Каждый день.

Мы пили, из маленькой магнитолы, уместившейся на холодильнике, гремел Led Zeppelin, мы обнимались и вспоминали минувшие дни. Я еще помнил, как Леха долил остатки из второй бутылки и стал откупоривать третью, а потом не помнил ничего.

*****

Разбудило меня громкое шкворчение чего-то поджариваемого на сковородке — судя по запаху, яичницы с колбасой. Голова была тяжелая, как свинцовая бита для игры в чики, но — спасибо Хортице — не болела и, значит, можно было жить. Я лежал на узенькой кушетке, видимо, служившей спальным местом Кольке, раздетый, в одних трусах, и наволочка под моей щекой пахла свежепостиранной свежестью. Как я раздевался, я не помнил категорически, и можно было ничтоже сумняшеся предположить, что сам это сделать я с ночи был не в состоянии. Это что ж, Леха с меня, как с маленького, штаны стаскивал и спать укладывал? Ну, дела! А вот хозяйская постель была уже аккуратно заправлена, и Лехиной «тачанки» видно не было.

С кухни выглянула сияющая Колькина физиономия.

— С добрым утром, дядя Арсений! Как самочувствие? Батя уже двумя рюмочками поправился, я его на улицу вывез, он там в теньке досыпает. Вы как, яечню по утрам до сэбэ допускаете?

Я кивнул, с трудом растянув рот в улыбку, потому что от одного только представления о попадающей в желудок пище меня сразу закрутило штопором.

— А вы в душик, дядя Арсений! — сочувственно отозвался на мои пищеварительные турбуленции Колька. — Батя, как переберет, всегда с утра в душик залезет, и снова как огурец!

Я не смог не оценить рациональности Колькиного предложения и, цепляясь за воздух, направился в «душик». Повращавшись там в немыслимых пируэтах четверть часа и набив всего один синяк от соприкосновения с неожиданным полотенцесушителем, я умудрился отправить все виды нужд, проглотить свои ежедневные таблетки, почистить зубы и принять контрастный душ. Из санузла я вышел в состоянии «скорее жив, чем мертв», и даже кухонные запахи уже не вызывали во мне прежних вибраций. Колька поставил передо мною тарелку с «яечней», в которой колбасы, сала и помидоров было больше, чем яиц, большую чашку с дочерна заваренным чаем и подвинул поближе банку с горчицей.

— Вы, дядь Арсений, яечню обязательно с горчицей, — пояснил он. — Погуще мажьте, а лучше прям ложкой — горчица вчерашнее через пот дуже гарно выгоняет. А потом чайку, чай крепкий, он голову просветляет. Батин рецепт!

— Ага, спасибо! — отважился на первое с утра вербальное общение я. — Как сам-то погулял?

— Норма-ально! — махнул рукой Колька, и взгляд его затуманился. — Да вы кушайте, кушайте!

Я налег на еду, по Колькиному совету обильно сдабривая продукт горчицей, и через пять минут начал обильно истекать потом. Потом выхлебал горячий, сладкий как патока чай, и к концу сессии, оценивая свое состояние, я сам едва мог поверить, что с вечера во мне перегорает чуть не литр водки. Но вот рубашку можно было выжимать.

— А вы рубаху снимайте, дядя Арсений, — радостно предложил Колька, протягивая мне вафельное полотенце. — На улице тепло, вы пока с батей посидите, покалякаете, а я стирану по-быстрому. Утюгом высушу, через полчаса все будет готово. Давайте!

Я посмотрел на цветущего дободушнейшей изо всех виданных мной когда-либо улыбок Кольку, и мне почему-то захотелось плакать.

— Спасибо, Коль, не надо, — ответил я. — У меня в машине сменка есть, я переоденусь.

Колька кивнул, но было видно, что парень огорчен отказом.

— Добрый ты, — улыбнулся я.

— Ага! — радостно подхватил тот. — Батя меня «Мать Терезой» дразнит. Говорит, в мамку я такой.

— Да, он рассказывал, — посерьезнел я. — Как вам тут с ним бобылями живется-то?

— Да ничего так оно себе! — обрадовался Колька. — Жаль только, батя сам по лестнице взбираться не может, он бы чаще на улице мог бывать, в магазин ездить, еще куда. А то сидит дома, кроме как водку пить, чем заняться? Мы даже с бабкой с первого этажа хотели поменяться, денег сверху давали за ее гадюшник, но она уперлась — ни в какую. Хотя и то, ей тоже на третий этаж самой ни за что не взобраться, та же фигня. Нам бы квартирку невеликую какую, но чтоб с лифтом, или на первом этаже. Мы на очереди стоим, сколько я себя помню, но батя говорит, що пэрспектив нэмае.

— А сколько стоит тут квартира? — еще на понимая, зачем мне эта информация, спросил я.

— У-у, по-разному, — отозвался Колька. — Такая, як наша, так вообще ничего не стоит, потому что ее никто не купит, если продавать. А так в домах, что получше, тысяч сто пятьдесят гривен, до двухсот. А на Пролетарском, на Лермонтовской, в Комсомольском в девятиэтажках с лифтом — там цены за потолком, от двухсот пятидесяти тысяч.

Я посидел, с трудом пощелкал в голове калькулятором.

— То есть, тысяч за тридцать долларов жилье нормальное в Змиёве купить можно? — спросил я.