Она замолчала, глядя в одну точку и сжав в узкую полоску губы.

— Ну, а в чем это проявляется? — осторожно потормошил ее я. — Ты имеешь в виду мусульманство это его?

Увлечение Аббаса исламом стало неожиданным не только, например, для меня, но и для всех людей, знавших его гораздо ближе — для Ивы, и даже для его матери. Но Софа (а я знал все это по рассказам Ивы) тому, что сын ударился в «религию предков», рада не была, но восприняла без удивления, прокомментировав это так: «У «них» это, как у волков. Волка (она выговаривала это слово с ударением на последней букве) можно вегетарианцем вырастить, если мяса с младых зубов ему не давать, и если он от такого рациона не подохнет. Но мяса есть он от этого не разучится — только дай, с рукой оттяпает. Так и «они»: как их не воспитай — атеистами, коммунистами или этими, как их — агностиками, все равно в один прекрасный момент начинают Коран свой бубнить. Вон Мераш мой (имелся в виду покойный отец Аббаса) — всю жизнь «членом» был, в парткомах, секретарем парторганизации всего комбината своего мог бы стать, если б не помер. А дома утром и вечером всегда в угол свой на колени на коврик вставал, и лбом об пол стучал, как гвозди забивал. На работе, ясно — ни-ни! На работе вместо Корана — передовица из Правды! Он как начнет гвозди эти свои заколачивать, я его спрашиваю: «Что ж ты только два раза в день молисся, еже ли вам Аллах ваш пять раз предписал?» А он смеется: «Членам партии два раза достаточно, Ленин с Мухаммедом договорились!». Но он-то ладно, из глухого абазинского аула, под муэдзина с пеленок просыпался и засыпал, его марксизмом-ленинизмом поверх ислама намазали, вот тот всю жизнь, как тяга к мясу, сквозь все слои и пробивался. А Абик? Москвич, мама русская, сам пионер-комсомолец — а вот тебе, пожалуйста! Папашины гены и всей ихней родни. Их, как волков от мяса, от этого не отучишь!» Ива относилась ко всему этому с гораздо меньшей терпимостью: «Сидим за столом или телевизор смотрим всей семьей. Этот вдруг вскакивает, начинает носиться по квартире, — он, видишь, ли, время намаза пропустил на две минуты, и вопит: «Где мой коврик?», так, что Дашка подпрыгивает. На х. й мне этот коврик его сдался?!» В наших разговорах Ива именовала это мужнино увлечение не иначе, как «это его мусульманство», словно подчеркивая, насколько несерьезно и негативно она к этому относится.

— Не только, — с задержкой, как при рапиде, отозвалась Ива. — Мусульманство было только начало. Он теперь вообще весь поехал на своих корнях, не на матерниных, разумеется, а тех, что по отцовской линии, ирано-абазинских. Ты ведь знаешь, откуда его имя и фамилия такие?

Я кивнул, одновременно пожав плечами, получилось что-то вроде «да-нет», что довольно точно отражало мои знания Аббасовой генеалогии. Просто сами «ФИО» Абика — Эскеров Аббас Мерашевич — в сочетании с совершенно славянской внешностью и правильным русским языком без какого-либо акцента поневоле сразу вызывало желание поинтересоваться о происхождении индивида, их носящего, что я в свое время, знакомясь с Абиком, и сделал. Аббас, видимо, к такому интересу привыкший, охотно выдал выжимку из своего генеалогического древа.

Родители отца Аббаса Мераша Фирузовича (все звали его Михаилом Федоровичем, а в семье — просто Мишей) были из Ирана, и жили на территории, на которую Советский Союз совместно с Великобританией в августе 1941 года ввел войска для обеспечения безопасности своих южных границ от действий Германии, с которой у тогдашнего Иранского монарха Реза-шаха сложились слишком уж близкие отношения. Когда в 1946-м советские войска под давлением бывших слюзников были вынуждены уйти, с ними ушло и какое-то количество местного населения с временно оккупированной территории, в основном придерживающиеся суннитского направления в исламе. Среди них была и семья отца Мераша. Вместе с группой иммигрантов человек в 70 недалеко от аула Эльбурган в Карачаево-Черкессии, населенном в основном абазинами — представителями маленького кавказского народа из абхазо-адыгейской группы, они обосновали хутор. Отец Мераша женился на местной красавицей-абазинке, и в 1947 году у них родился сын. Мальчик рос очень способным, и как лучший ученик был направлен в десятилетку в Черкесск, которую закончил с серебряной медалью. Это давало право поступления в любой ВУЗ страны без экзаменов. Еще в школьном химическом кружке увлекшийся вопросами нефтепереаботки, Мераш выбрал «Керосинку» имени Губкина, и в 1955 году приехал в Москву. Тогда была установка — представителей малых народов «проталкивать», и Мераш Эскеров, у которого в паспорте стояло «абазинец», стремительно понесся по карьерной лестнице. Комсорг группы, курса, факультета, на 5-м курсе — кандидат в члены КПСС, Мераш после защиты диплома получил распределение на Капотнинский НПЗ и проработал там всю жизнь. А незадолго до распределения он познакомился с милой и умной русской девушкой Софьей Колосовой, влюбился в нее по уши, и в 1961-м они поженились. А через 4 года родился жизнерадостный мальчик, по настоянию отца названный Аббасом, которого по этому его слишком уж серьезному имени (в переводе — «суровый», «грозный», к тому же — имя дяди пророка Мухаммеда) никто и никогда не называл, а все звали просто Абиком.

— Ну да, это то, что Абик обычно о своем происхождении рассказывает, — задумчиво протянула Ива. — Выжимка, резюме. Я думала, может, когда вы были в более близких отношениях, он для тебя эти рамки расширил.

— Нет, видимо, не счел нужным, — ответил я.

— Но то, что у него есть брат, родившийся с ним в один день, ты ведь знаешь? — полуутвердительно спросила Ива.

— В один день? — удивленно переспросил я. — Близнец, что ли?

— Да нет, не близнец, — мотнула головой Ива. — Строго говоря, даже не брат, а дядя троюродный.

— Как дядя? — наморщил лоб я. — Тогда почему брат? Ничего не понимаю.

— Ну, это вообще достаточно запутанная история, — всплеснула руками Ива. — У них это что-то вроде семейной тайны, все люди делятся на тех, кто знает, и кто нет. Я была уверена, что ты знаешь.

С самым безразличным видом я отрицательно покрутил головой. На самом деле я был уязвлен, хотя речь шла о временах давно минувших. Это сейчас Абик для меня был просто мужем Ивы, о котором у нас с ней, хочешь-не хочешь, иногда (вот как сейчас) заходил разговор — то есть, в общем-то, никем. Но было время, когда, как сказала Ива, у нас были «более близкие отношения», гораздо более близкие. По сути, Абик был моей «правой рукой» в бизнесе, я даже хотел сделать его партнером, и только отказ моего тогдашнего компаньона Качугина помешал мне сделать это. Вне работы мы семьями бывали друг у друга в гостях, а наши жены с детьми вместе ездили за границу отдыхать. Когда жен не было рядом, мы вместе проигрывали честно заработанные деньги в казино и «шалили» в саунах с девками. Мы были — соратники? Товарищи? Приятели? Дружки? Все это и, возможно, больше. И в тот период я, думаю, имел полное право рассчитывать на гораздо большее, чем на доверительную откровенность касательно его генеалогии. Но в этом весь этот человек: если ты к нему душой нараспашку, он сделает вид, что тоже, на самом деле оставаясь, как за закрытой дверью, за створками своей раковины, посмеиваясь над твоей неумной открытостью. «Открытое лицо удобно для удара в челюсть». К счастью, Ива движения моей души не уловила.

— А почему тайна? — заставил себя собраться с мыслями я. — Что в этом такого, что у человека есть родившийся с ним в один день дядя? Даже если бы это был брат-близнец! Тоже мне, Железная маска…

Ива расхохоталась так громко, что официант, пролетавший мимо в нескольких рядах от нас, совершив немыслимый оверштаг, бросился к ней, как синий кит на далекий зов самки. «More white wine, — аристократическим движением кисти развернула его обратно Ива. — Ice cold».

— Мне когда рассказали, у меня тоже ассоциации с Дюма возникли, — отсмеявшись, сказала Ива, вытирая кончиком мизинцевого ногтя уголки глаз. — А знаешь, что сказал на это Миша? «Э-э, какая-такой железный маска? Вратарь?»

Посмеялись, теперь уже вместе.

— На самом деле у них там с этой историей на самом деле все запутано, концов не разберешь, — стала вдруг задумчивой Ива, достала сигарету, закурила. — Когда Софе пришло время рожать, они с Мишей зачем-то поехали на Кавказ, в Эльбурган. Под видом, что на свадьбе в Москве никого из Мишиной родни не было, и все они очень обижаются, а после родов времени вообще не будет. А Софа была уже на девятом месяце, представляешь? Не на седьмом, или восьмом, хотя бы, на девя-ятом! И это она не рожать поехала, потому что рожать там в горах негде, ближайший роддом в Черкесске, сорок верст по буеракам, дорог, говорят, тогда еще практически не было, а если в ливень сель сойдет, то и по две недели выбраться невозможно. Дескать, познакомимся с родней, и назад. Чем они думали, я не знаю, может, в то время комсомольское проще к этому относились? В общем, им уезжать, а Софе рожать приспичило — не отспичишь. И — точно, прошли ливни, вздулась местная речка, снесла мост, где-то вдобавок сошел сель, и до Черкесска стало, как до Луны. Хорошо, что в ауле этом оказалась бабка-повитуха какая-то волшебная, которая уже полвека у всех местных роды принимала, и ни разу не было у нее ни одной осечки. Софа рассказывала, вообще ничего не почувствовала, как уже родила Абика нашего. Все хорошо, малец, крикливый, бодрый его обмыли, матери дали, так он сразу к сиське полез.

— Погоди, — перебил я Иву. — Выходит, Абик черт-те где, на Кавказе родился? Но у него в паспорте место рождения Москва написано, я точно помню.

— Ну не перебивай! — визгнула на меня Ива. — Самое интересное начинается!

А самое интересное было в том, что ровно в тот же момент, когда в ауле в доме матери Мераша рожала Софа, на хуторе принялась рожать двоюродная сестра отца Мераша по имени Амза. Незадолго до этого у нее в горах погиб муж, и видимо, на этом фоне у женщины все началось раньше срока. Но повитуха-то была одна, а до хутора было пять километров, так что когда через несколько часов бабку привезли ко второй роженице, родам уже помогли свершиться местными, так сказать, силами. Только похоже, неопытные вспомогатели чего-то сделали не так, потому что ребенок был синий весь и еле-еле душа в теле. Повитуха посмотрела, сразу определила, что при выходе шея плода оказалась обмотанной пуповиной — ребенок практически задохнулся при родах, и на свете этом не жилец. А еще повитуха добавила: каб, мол, не приезжая, Фируза сноха, которой в Москве рожать надо было, она бы к Амзе не опоздала, и все было бы в порядке.