— Мне хорошо, когда ты рядом Сень, — сказала она. — Мне очень с тобой хорошо. Ты такой… большой, надежный. С тобой, как с бронированной дверью в квартире. Я не представляю, как бы мы жили с Дашкой и тогда, когда Абик сидел, и особенно последние эти годы. Я никогда не забываю, что и эта Турция, и шмотки, и последний тампон, который я в себя засовываю, все это куплено на твои деньги. Я прекрасно понимаю, что за все за это ты имеешь полное право хотеть от меня того, что тебе… хочется. И я знаю, что тебе нужно — заботы, ласки, тепла, уюта, всего того, что можно назвать одним большим и серьезным словом, которое, ты знаешь, я так не люблю говорить. И не то чтобы у меня всего этого нет для тебя, просто… Я не знаю, как это объяснить, это слишком сложно. Может быть, у меня в душе от природы место есть только для одного мужчины. Раньше оно было занято Абиком, его давно там нет, но и никого другого душа не пускает. Может быть, потому, что мы все равно живем вместе, общаемся, ругаемся, деремся, воюем с Дашкой, и душа не может его просто так… стереть. Ты знаешь… я точно знаю, что мне не нужно тебе это говорить, но я хочу, чтобы ты понял. Мы с ним уже сто лет даже спим в разных комнатах, но иногда он ночью приходит голый и говорит: «Жена, мне нужен секс». Наверное, я дура, но я не могу его послать, поворачиваюсь на спину и раздвигаю ноги. Он сопит, потом кончает в меня, хотя я сто раз ему говорила, но у них это «азл», прерванный акт, и это грех. Он уходит спать, а я несусь в ванную мыться, чтобы не залететь, меня выворачивает от отвращения, и я не понимаю, как это могло быть мне приятно, когда мы делали Дашку и много раз после. Но… ты просто не представляешь, насколько вы тесно переплетены у меня в голове, в душе, в сердце…

— И в…, - сами собой произнесли мои губы, и хотя я успел в последний момент дать им команду захлопнуться, и скабрезность не успела с них слететь, но то, что я имел в виду, было столь очевидно, что непристойно-смачное обозначение женской вагины повисло в воздухе, словно произнесенное откровенно, громко и внятно.

Ива осеклась, горячо выдохнула мне в спину.

— Порядочная женщина должна была бы сейчас тебя ударить, — глухо сказала она. — Но я не могу этого сделать. Наверное, потому что таковой не являюсь. Но даже последняя шлюха имеет право выбора. И я прошу тебя — если тебя устраивают наши отношения в том виде, в каком они существуют, давай никогда не будем обсуждать две вещи: того, что было сегодня ночью, и тему любви в этих наших отношениях. По крайней мере, пока ты женат, а я замужем. Или, клянусь дочерью, эта наша встреча станет последней.

Странно, но произнося это, она не отстранилась от меня, а я не снял ладони с ее руки у меня на плече. Безусловно, я оскорбил ее, и был отхлестан по заслугам. Перспектива никогда больше не получить того, от чего у меня все еще дрожали коленки, меня не устраивала, и плату за это Ива сейчас установила мизерную. Да, я люблю эту женщину, а она меня нет. Но, видимо, в этой жизни она любит только одного человека, и ничего поделать с этим нельзя. Ну, и черт с ней, с любовью: расцвети Ива ко мне самым ярким чувством, это не сделало бы секс с ней лучше ни на йоту, лучше просто некуда. Да и моя ревность к ее мужу глупа: в конце концов, это я трахаю его жену, а не наоборот; ну, попользовался с барского плеча, с меня не убудет, да и, похоже, теперь все это окончательно в прошлом. Ладно, с общением сегодня не задалось, одни занозы и крючки — видимо, день такой. Я отпустил Ивину руку, обернулся, чмокнул ее в висок. Он был соленый, но от слез или от пота, было не разобрать.

— Ты иди, — сказал я. — Мне надо в туалет, туда-сюда. Да и вообще.

— Ага, — послушно согласилась Ива, никак не отреагировав на отсутствие вербальной реакции на ее эскападу, — поняла все без слов? — Я пошла. Увидимся внизу.

Дверь мягко закрылась за ней. Я вздохнул, на автомате закончил сборы. М-да, я ехал сюда беспечно развлекаться, а все вышло как-то совсем наоборот. Я вышел на балкон, поискал взглядом между пальмами полоску моря, которую точно видел вчера, но уже смеркалось, над бассейном, к которому выходил окнами мой номер, зажглась иллюминация, и разглядеть за ее сполохами было решительно ничего нельзя. Опять зазвонил аппарат на тумбочке, — понятно, что это меня звали к ожидающему уже такси. Я снова вздохнул, подхватил сумку и вышел.

«Внизу» Ивы не было. «Я покрутил головой, но никто, кроме нетерпеливо высовывавшего голову из открытого окошка белого мерседеса таксиста меня не ожидал. Ну, и правильно», — подумал я. «Эропорт?» — спросил я у таксиста, и он радостно закивал в ответ, выскочил, подхватил сумку, ловко определил в багажник. Я загрузился в кожаное нутро мерседеса, и мы тронулись. Я не удержался от того, чтобы бросить последний взгляд в тонированное окно — никого. Последнее слово сегодня осталось не за мной. Ну, и ладно — даже Рой Джонс-младший проигрывал! Я откинулся на приятно нахоложенную спинку сиденья и приготовился дрыхнуть до «эропорта», но тут таксист резко затормозил. Причиной был огромный туристический «неоплан», загородивший выезда. Турок ругнулся, и стал сдавать назад. Когда мы под вой насилуемой задней передачи снова проносились мимо входа в отель, мне боковым зрением показалось, что из темной глубины холла ко входу кто-то бежит. Через тонировку автомобильного стекла это было еще более плохо различимо, но все-таки я повернул голову. Как раз в тот момент, когда обзор мне окончательно скрыла массивная псевдо-античная колонна, я увидел, что бегущих двое, и то это Ива с Дарьей. Вернее, Дарья с Ивой, потому что дочь бежала первой, таща мать за собой, как маленький буксир трансатлантический лайнер. «Стоп!» — заорал я таксисту, для убедительности замолотив ему рукой по плечу. Испуганный турок ударил по тормозам, заверещала абээс, машина заскользила по отполированной колесами брусчатке, завиляла задом и, чуть не въехав бампером в мусорную урну, остановилась. «Цурюк!» — скомандовал я турку. «Варум цурюк? — округлил глаза водила. — Эропорт! Du bist spat dran fr das Flugzeug!» Моих познаний в немецком здесь было явно недостаточно, но и так ясно было, что таксист, видимо, предупреждал меня, что «Михаил Светлов» может сделать «ту-ту» без меня. Но я был твердо намерен требовать «цурюка» до победного конца, но тут увидел, что из окна машины, остановившейся в самом низу кругового съездного пандуса, вход в отель распрекрасным образом виден. При этом толстенные листья-лопухи пальм, гевей и юкк, росших на огромной центральной клумбе, заслоняли машину от взгляда людей у входа, а мне, поскольку были гораздо ближе ко мне, наблюдать совершенно не мешали: так можно подглядывать в щелочку в заборе, оставаясь при этом незамеченным. Хотя, собственно, подглядывать-то я ни за кем не собирался, а просто хотел вернуться и попрощаться с Ивой. Шофер, выполняя мой настойчивый «цурюк», уже переключил передачу, но тут то, что происходило у входа, резко заставило меня расхотеть принимать в этом участие, и я жестом водилу приостановил. А увидел я в щелочку между зарослей вот что. Добежав до того места, где пару минут назад меня ожидало такси, запыхавшаяся парочка посмотрела друг на друга с недвусмысленным выражением «Ну, я тебе говорила!», но этим не ограничилась. Ива и Дарья принялись что-то бурно обсуждать, активно жестикулируя, причем мать с каждой фразой все ниже наклоняла верхнюю часть торса к дочери, пока не стала напоминать эдакий огромный вопросительный знак, загнувшийся над тянущимся к нему снизу маленьким знаком восклицательным. Это могло бы выглядеть забавно, если бы не сжатые в полоску брови и в гузку губы собеседниц, что выдавало запредельное напряжение в разговоре. Наконец Дарья, пару раз энергично взмахнув руками со нервно сжатыми кулачками, и притопнув к тому же ногой, выпалила матери в лицо какую-то длинную тираду, выхватила откуда-то из-за пояса телефон и начала лихорадочно тыкать в него пальцем. То, что произошло в следующую секунду, стало для меня маленьким шоком. Ива выпрямилась и с размаху влепила дочери мощную затрещину, отчего Дарья, подобно теннисному мячику при рекордной подаче, отлетела вглубь холла, где дальше видеть ее мне мешали развесистые листья банана. А Ива, после экзекуции как-то сразу подуспокоившись, подобрала с пола Дарьин телефон, посмотрела на табло и вдруг с еще большим, чем при давешнем ударе, свингом шарахнула аппаратик об пол. Тот брызнул мелкими детальками, а Ива для верности еще и растерла останки подошвой сандалия. После этого она с явным удовлетворением огляделась, и со вскинутым вверх подбородком покинула поле битвы, напоминая уже не белый круизный лайнер, а скорее хищный крейсер, только что беспощадно отправивший в пучину морей вражеский фрегат вместе со всем экипажем. Смотреть больше было нечего, да и желания не было. «Гоу!» — скомандовал я водиле; тот, несмотря на резкий переход с немецкого на английский, понял и дал по газам.

Совершенно ошарашенный невольно подсмотренным, я размышлял над этим всю дорогу до аэропорта, во время монотонной процедуры регистрации и таможенного контроля, с этими размышлениями поднялся на борт самолета, под них же почти сразу уснул, не разбудил даже тряский, как по кочкам, разбег. Весь полет меня, как бесконечная циклическая анимация, преследовал сон, в котором Ива с размаху лупит дочь по морде. Дарья укатывается в кусты, и все повторяется снова, раз за разом. Только аплодисменты, которыми салон встретил удачную посадку, вернули меня из погружения в этот бесконечный, утомительный мульт. Пару минут я сидел, возвращаясь в реальность и размышляя, почему эта сцена так вцепилась в мое подсознание. И понял: уж слишком разнилось поведение Ивы в этом эпизоде и минувшей ночью у меня в номере, когда она готова была удовлетворить буквально любой дочернин каприз. Наверное, я мог бы еще долго размышлять над этой «нестыковочкой», но начали вставать с мест, потянулись к багажу на полках, и я, пожав сам себе плечами, последовал общему примеру.

На часах, переведенных на Анталийское время, было одиннадцать с мелочью, значит, в Москве — первый час ночи. Для звонка о благополучном прилете совсем не поздно, и я набрал маме. «Да, — удивительно лаконично ответила матушка на восьмом или девятом зуммере. — Кто это?» «Мам, это я, — несколько удрученный прохладностью ее голоса, пояснил я. — Я прилетел, все в порядке». «А, хорошо! — на пару градусов теплее отреагировала мама. — Ты ж говорил, что не будешь звонить? Я только что, вроде, заснула, теперь опять ворочаться полночи…» Я совершенно ясно помнил, что обещал маме позвонить сразу же по прилету, но вступать в дискуссию не стал, как мог сухо извинился, что разбудил, и дал отбой. После такой встречи на родной земле звонить еще кому-то никакого желания не было, но не доложиться жене было бы свинством, да к тому же как раз пришедшая эсэмэска сообщала, то Марина за последние полчаса уже дважды звонила сама. Я набрал ее номер. «Приве-ет! — услышал в трубке я теплый жонин голос, и на душе отлегло. — Прилетел? Как, удалось маленько отдохнуть? Не сгорел?» Я представил, как через час-полтора, добравшись до дома, буду врать заботливой жене, как не вылезал с пляжа, при этом, дабы не обгореть, даже в воде не снимая майки и широкополой шляпы, и мне стало немного стыдно. «Хорошо, но мало, — облек я ответ в универсальную, подходящую и правде, и вранью форму. — Приеду, расскажу». Но супруга с печалью в голосе посетовала, что дома ее нет, она даче, где за время моего отсутствия случился маленький, но неприятный инцидент. Приехав сегодня в обед на фазенду с целью поснимать с грядок нехитрый урожай, Марина обнаружила, что кто-то, отжав оконную створку и оставив на подоконнике отпечаток грязного башмака, побывал в доме. Пропажа из холодильника нескольких банок с консервами говорил о том, что, скорее всего, это были бомжи, промышляющие по дачам продуктами, выпивкой, да пользующимся спросом электоринструментом. Ничего больше, вроде бы, не пропало, и Марина решила уже было на этом и успокоиться, но отпечаток подошвы и обостренной чувство гражданской ответственности взяли верх. Промучавшись несколько часов, супруга все-же решила, что негоже замалчивать такие вещи, особенно если есть возможность по отпечатку установить личность преступника, и тем самым спасти от аналогчной напасти не один, может быть, дом. Около четырех часов дня Марина позвонила в полицию. Серьезная девушка в телефоне записала вызов и, коротко сказав: «Ждите, приедут», дала отбой. Напомнить о себе Марина решилась в семь вечера. Та же девушка раздраженно бросила: «Знаете, сколько у нас таких? Ждите!» В результате полицейский уазик подъехал к даче в половине одиннадцатого. Еще час измученный жарой и глупыми вызовами немолодой полицейский составлял протокол, еще сорок минут сердобольная Марина поила его чаем с вареньем, выслушивая сетования, что найти проникшего в дом не более вероятно, чем то, что завтра на Красной площади приземлится тарелка с инопланетянами. В общем, полиция уехала полчаса назад, и у совершенно опустошенной всеми этими событиями Марины сил по ночи рулить домой просто не было. Она собиралась переночеваь на даче, просила по сему поводу не обижался, дома есть что поужинать и позавтракать, на работу все поглажено, что у Кира все в порядке, и что увидимся завтра вечером. «Конечно, конечно, не рвись!» — поддержал супругу я: то, что Марины не будет дома, меня более чем устраивало, — хоть не сразу в постель к жене от другой бабы, а до завтрашней ночи все уже так затрется в голове новыми заботами-событиями, что будет уже не до соображений морали. Расцеловались, распрощались.

Покинули борт, пробежались по длинным аэропортовским коридорам, разобрались по небольшим группкам на паспортном контроле. Через пять минут я уже был первый в очереди, дисциплинированно стараясь не наступить на красную линию на гранитном полу, символизирующую государственную границу. Окошечко в будке у «моего» пограничника освободилось, зажглась лампочка, означающая «следующий», и с облегченным вздохом я на законных основаниях переступил ленточку. Сухая и бесстрастная пограничница в серой форме и в очках внимательно посмотрела в мой паспорт, потом — поверх очков — на меня. Инстинктивно пытаясь задобрить хозяйку будки, я улыбнулся, но моя улыбка не смогла произвести на суровую цербершу никакого впечатления. Напротив, отложив мой паспорт в сторону, пограничница принялась что-то искать в компьютере. Через минуту мне стало как-то неспокойно, еще через минуту я начал нервно переминаться с ноги на ногу, еще через тридцать секунд тихонько покашлял, что должно было означать: «Что-то не так?», но мой вопрос ответом удостоен не был. Я начал уже было нервничать не на шутку, нот тут страж границы снова подняла на меня свой бесцветный взгляд: