Пропади она пропадом, эта ловкость. Сам Майлз всегда больше склонялся к тактике «оглуши их».

— Брайтон, — повторил Майлз. — Лорд Вон. Он был там?

Болван задумался.

— Знаешь, по-моему, я видел его в Павильоне. Близкий друг принца, говорят… вместе распутничали в восьмидесятых.

Майлз больше не испытывал желания слушать об интимных подробностях из спальни принца, поэтому оборвал Болвана.

— Ты помнишь, в какой вечер это было? Когда ты видел Вона, я имею в виду? — торопливо уточнил Майлз.

Болван пожал плечами.

— Может, и в пятницу… или в субботу. Павильон, знаешь ли, всегда один и тот же! А с чего весь этот интерес к Вону? Вы вроде не дружите?

— У Вона есть лошадка, которую я хотел бы приобрести, — уклонился от прямого ответа Майлз, гордясь, что выдумал отговорку, абсолютно правдоподобную для Болвана. — Я надеялся повидаться с ним в Лондоне, но если он уехал…

— Его серые? — воодушевился Болван. — Отличные лошадки. Первоклассные! Не знал, что Вон хочет их продать. А я бы попробовал перебить их у тебя, старина.

— Сделай одолжение, — рассеянно согласился Майлз.

Теперь, когда он знал, что Вон был в Брайтоне… В противовес Болвану у этого человека быстрые лошади и легкая коляска — всего час езды от брайтонского морского променада до Селвик-Холла. Более того, Ричард часто жаловался на близость дворца развлечений принца-регента, ссылаясь на загруженность дорог и неожиданные визиты людей вроде Болвана как на основания для жалоб. Майлз поморщился, вспомнив своего лучшего друга — своего бывшего лучшего друга, — и силой заставил себя вернуться к Вону. Если это не доказательство вины Вона, тогда Майлз не знает, что может послужить доказательством — помимо большой таблички, объявляющей, что «Здесь спал Черный Тюльпан». Нет смысла разворачиваться и мчаться в Брайтон: Вон уже, должно быть, преспокойно едет в Лондон.

Но тогда Майлз будет ждать его. Нужно только забрать Генриетту, и они могут отправляться. Где же Генриетта?

Майлз оборвал Болвана на середине путаного рассказа о паре гнедых, которых он видел в прошлом месяце у Таттерсола [63] .

— Интересно, почему задерживается Генриетта?

Болван нахмурился, глядя в бокал с портером, повел плечами под богатой парчой своего фрака и поерзал на деревянном стуле.

— Знаешь, Доррингтон, — смущаясь, начал он, — я не хотел ничего говорить до этого, в присутствии леди Генриетты, но не подобает тебе быть здесь одному с леди Генриеттой. Репутация и все такое. Я знаю, что ты ей как брат, но…

— Я ей не брат, — отрезал Майлз, наблюдая за дверью, ведущей в кафе.

Сколько времени нужно женщине, чтобы сделать все необходимое и вернуться? Молодой щеголь в огромном галстуке по-прежнему стоял у огня, поэтому насчет похищения можно не беспокоиться, но… Не вылезла же Генриетта в окно? Или вылезла?

— Именно это я и говорю, — согласился Болван, радуясь, что Майлз с такой готовностью ухватил суть проблемы. — Не хочу совать нос не в свои дела, но…

— Поверь мне, — сказал Майлз, нахмурившись на высокие стоячие часы в углу, — эта роль тебе исключительно не к лицу.

— О, ты имеешь в виду, обычно этим занимаются женщины? — Болван подумал. — Осмелюсь сказать, в юбке я выглядел бы чертовски странно, хотя некоторые из этих узорчатых муслиновых платьев и вполовину не так дурны. Знаешь, в такой мелкий цветочек. Но я-то хотел сказать… — Болван оставил завораживающую галантерейную тему и упрямо вернулся к текущей: — Что, так сказать…

Майлз отвлекся от двери и устремил уничтожающий взгляд на Болвана.

— Между мной и Генриеттой не происходит ничего сомнительного. — Майлз встревоженно обернулся на дверь кафе. — Но где же она?

Поплотнее закутавшись в шаль, Генриетта стала подниматься по узкой лестнице, куда ее направила занятая служанка. Скупо освещаемая только маленьким окошком на верхней площадке, лестница была полутемной, с вытертыми до углубления в середине ступенями. Генриетта внимательно смотрела под ноги, но мыслями возвращалась в кафе, к паре встревоженных карих глаз.

Что на самом деле хотел сказать ей Майлз? Никто, даже Майлз, не мог с такой серьезностью спрашивать о напитке. Генриетта попыталась представить себе возможные окончания этого жалобного «Генриетта…». Ни одно из них ей не понравилось.

Генриетта со вздохом покачала головой. Она просто губит себя этими напрасными размышлениями. Игра под названием «О чем думает Майлз?» не только бесплодна, но и ужасна…

— …бесит! — воскликнул кто-то.

Генриетта замерла: одна нога на площадке, вторая — на предпоследней ступеньке. Ее поразило не только то, что слова эти точно выражали ее собственные чувства. Голос этот был ей знаком. В последний раз, когда она его слышала, он убаюкивающе бормотал, обольщая, а не выражал беспокойство, но он был настолько же безошибочно узнаваем, насколько не на месте в здешней гостинице.