Доводы Ганжи были убедительны, он имел основание подозревать Парамонова. Схема проводки показывала, что самолет из зоны пилотирования после непродолжительного прямолинейного полета вдруг начал снижаться. Команды ему на то никто не давал. Сам Октавин не рискнул бы нарушить заданный режим. Значит, что-то случилось с двигателем.

— Похоже, упали обороты, — подтвердил мои мысли Вологуров.

— Вот именно, — прихлопнул Ганжа рукой схему. — Потому что засорился фильтр.

— А может, и не фильтр, — вмешался в разговор я. — Октавин летал на этом самолете. И облетывал его кто-то. Все было нормально.

— Верно, — согласился со мной Ганжа. — А кто облетывал самолет? — спросил он у Вологурова.

— Я, — ответил майор. — Двигатель работал хорошо.

Ганжа подумал.

— Ничего удивительного. Фильтр такая штука, постепенно засоряется.

И все же мне не верилось, что причиной этого тяжелого происшествия явился фильтр. Если бы двигатель стал давать перебои или упали обороты, Октавин непременно доложил бы на КДП.

Вернулся Мельников. То ли он видел Вологурова, то ли настолько задумался, что не обратил на него внимания и не поздоровался. Прошел в угол к своему креслу и, опустившись в него, поднял голову.

— Побеседовали? И что думает командир эскадрильи?

Вологуров вытянулся.

— Возразить тут трудно. Петр Фролыч, пожалуй, прав.

— Н-да. — Мельников задумался. — А что скажешь об Октавине?

— Хороший был летчик. — Вологуров вздохнул, — Скромный, дисциплинированный. Подготовлен до уровня первого класса.

— Твоя эскадрилья отличная?

— Третий год.

— И все летчики первоклассные?

— Один Октавин не сдал еще экзамен.

— Он летал хуже?

— Никак нет. Просто так обстоятельства сложились. В отпуске он был, когда погода благоприятствовала.

— А как ты думаешь, что могло произойти?

Лицо Вологурова сосредоточилось. Майор не торопился с ответом.

— Судя по схеме проводки самолета, вполне вероятно, что дело в фильтре, — сказал он после длительной паузы.

Мельников ничего не ответил, опустил голову. Похоже было, что он чем-то остался недоволен.

— Об этом говорят документы. — Ганжа взял рабочую тетрадь Парамонова и журнал кладовщика и потряс ими.

— Документы, конечно, вещь серьезная, — согласился Мельников скорее с самим собой, чем с Ганжой. — Кстати, там, — он поднял голову и указал рукой на папку, — есть еще одна любопытная бумажка: полетный лист старшего лейтенанта Октавина за двадцать пятое апреля. Дай-ка его майору.

Ганжа нашел лист и протянул Вологурову. Тот долго изучал его.

— И что вас в нем заинтересовало? — спросил Вологуров.

— Подойди сюда, — подозвал его Мельников и, когда майор приблизился, взял у него полетный лист. — Вот эта закавыка, — показал он пальцем. — По-моему, «сто тринадцать» исправлено на «сто пятнадцать».

Вологуров снова стал изучать полетный лист.

— Может быть, Октавин ошибся и потом исправил запись? — высказал он предположение. — Или так пятерку пишет?

— Может быть, может быть, — задумчиво повторил Мельников. — Сто тринадцатое упражнение — это перехват в простых метеоусловиях, сто пятнадцатое — в облаках. По какому летал Октавин?

— Надо посмотреть в графике.

— Я ходил, смотрел. — Мельников помолчал. — По сто пятнадцатому.

— И что из этого? — Вологуров разговаривал свободно я невозмутимо, хотя, конечно, отлично понимал, куда клонит полковник. Он подозревает, что в эскадрилье занимаются очковтирательством, и Октавин, не выполнив сто тринадцатое упражнение, был допущен к перехватам в облаках, чтобы быстрее получить первый класс. Нарушение методики обучения и явилось одной из причин происшествия. Если это так, Вологурову не поздоровится. Потому, видимо, Мельников и вызвал командира эскадрильи, а не стал вести разговор об этом со мной.

На вопрос Вологурова Мельников не ответил, и стало ясно, что ответить на него должен сам комэск: этого ждет полковник.

— Может быть, на маршруте все же были облака, — высказал предположение Вологуров.

— Нет, — категорично возразил Мельников. — И на маршруте облаков не было, я справлялся на метеостанции.

— Вы полагаете, что старший лейтенант Октавин был недоучен и не справился с пилотированием в облаках? — прямо спросил Вологуров.

— Разве такое исключено? — Мельников глянул на Вологурова чуть прищуренными глазами. Нет, полковник не спал, когда Ганжа допрашивал Парамонова. У него было свое на уме, своя версия. Он уже тогда знал о полетном листе, но молчал. И делает вид, что только предполагает, а я уверен, что он убежден в своей правоте не менее, чем Ганжа в виновности Парамонова. Кто же из них прав?

У меня голова шла крутом. Если Вологуров выпустил Октавина без достаточной подготовки в облаках, тот и в самом деле мог потерять пространственное положение. В тот день Октавин летал плохо, очень плохо, за что Синицын и отстранил его от полетов. А я сунул свой нос куда не следовало. И сердце у меня снова защемило.

— Судя по схеме, почти исключено, товарищ полковник, — решительно возразил Вологуров. — Октавин снижался около пяти минут. Если бы он потерял пространственное положение, времени оценить обстановку было предостаточно, и он катапультировался бы.