С треском, напомнившим мне детские годы, когда мы на пустыре ломали ящики и жгли костры, расщепилась еще одна свая, и вся масса льда продвинулась под кренящийся настил. Там скрипело и постреливало – не иначе ледяной таран сокрушал раскосы, балки и прочие элементы конструкции. Винтом скручивало железные скобы. Горбатый мостик доживал последние секунды.

Но раньше, чем его снесло, лопнули обе лохматые трубы, проложенные под настилом, и в протоку с шумом и паром начали низвергаться толстые струи кипятка. Мелькнувшую было у меня надежду, что струи растопят ледяной вал и спасут мост, хотя бы и покореженный, сразу пришлось признать безосновательной. С таким же успехом собачонка, задравшая лапу у сугроба, могла надеяться уничтожить его без остатка.

– Сносит! Сносит!

Настил рухнул. Стон дерева иссяк, остался только треск и шорох ледяного чудовища, с усилием проталкивающего по узкой протоке свое туловище, отягощенное рухнувшим на хребет мостом.

Никто не сдвинулся с места, но головы у всех поворачивались, провожая уплывающее древесно-ледяное чудо-юдо, как подсолнухи за солнцем. У конца протоки вал сокрушил припай и, оторвав еще не оторванное каким-то чудом ледяное поле, вырвался на оперативный простор догонять вторую свою половину, избравшую более легкий путь по ту сторону острова и потому уплывшую вперед.

Все могли говорить только междометиями. Леню одолевал смех, по-моему, нервной природы. Я был близок к тому же. Произнести первую членораздельную фразу выпало Феликсу.

– Между прочим, – сказал он громко, обращаясь ко всем. – Советую сейчас же закрыть в номерах форточки, у кого они открыты. Насчет завтрашнего дня не уверен, но сегодня ночью отопления у нас не будет.

И он указал рукой на обломанные по сварным швам лохматые торцы труб, повисшие над водой. Одна из них еще извергала в протоку горячую воду и сердито шипела паром, вторая иссякла.

Мало-помалу дошло до всех.

– А вода? – ахнула Мария Ивановна. – А свет?

Я обернулся на «Островок». Пыльные стрельчатые окна-бойницы, прорубленные над крыльцом, светились. В холле горели плафоны.

– Тут кабель по дну идет, – объяснил всезнающий Матвеич, тыча пальцем в сторону протоки. – И водопровод с канализацией, язви ее, тоже.

Леня издал булькающий смешок, как человек, счастливо избежавший большой опасности. По-моему, у остальных тоже улучшилось самочувствие. Настроившись вдруг на философский лад, я подумал, что для современного человека опасность и неудобство – по сути синонимы. Отнять руку или отнять навсегда электричество – тут еще подумаешь...

И тут мое философское настроение мгновенно испарилось. Из «Островка» долетел визгливый женский вопль – такой, словно кому-то сейчас в самом деле отнимали руку, причем без наркоза.

Не сговариваясь, мы с Феликсом кинулись в привилегированный корпус и столкнулись в дверях.

Кроме отчаянно голосящей Милены Федуловны, в холле находился только один человек. Борис Семенович сидел в кресле, мирно откинувшись на кожаную спинку. Его голова склонилась на правое плечо. Яркая, по виду какая-то ненастоящая кровь из рассеченной слева шеи еще шла, выплескиваясь последними слабыми толчками, и, вероятно, сердце Бориса Семеновича еще билось. Но он был уже мертв.

Феликс еще кинулся к Борису Семеновичу. Феликс попытался на что-то нажать и остановить кровь. Минуту спустя, перемазанный, он отступил на шаг, встретился со мной взглядом и покачал головой.

– Бесполезно.

Будто и так было не ясно. Хотя из нас двоих врачом был все-таки он, а не я.

– Блин, – сказал толстый Леня и всхрапнул, как лошадь.

Из последовавших нескольких минут только этот неуместный «блин» и отложился в моей памяти. Естественно, были крики, охи и ахи женщин, обильные междометия мужчин, но кто, что и в каком порядке произнес – расстреливайте, не скажу. Кажется, сам я провел эти минуты, стоя неподвижным столбом с отваленной челюстью. А с тем, кто скажет, будто у столба нет челюсти, я готов поспорить. Смотря какой столб.

– Так. Гррм. – Феликс звучно прочистил горло, чем вывел меня из ступора. – Попрошу тишины. У кого есть мобильник? У вас, Виталий? Давайте. – Он забрал у меня телефон (вечно таскаю его с собой неизвестно зачем), набрал номер и заговорил: – Радогодское отделение? А мне плевать, тут у нас труп. Труп, я сказал. Да. Только что. Нет, не знаю. Похоже на то. Не знаю, сказано вам. Записывайте: санаторий «Бодрость», первый корпус. Да, «Островок». Что? Имейте в виду, у нас тут еще и мост снесло. Да, ледоходом. Что? Сами знаем. И это тоже знаем. Номер? У вас что, определителя нет? Да... Нет... – Феликс надолго замолчал, слушая. – Так и сделаем... Ну, ждем.

– Приедут? – жалобно спросила Надежда Николаевна. За ее спиной шумно дышала Инночка.

– Само собой. – Феликс вернул мне мобильник, стряхнул со лба капли пота и указал на журнальный столик с чашками, кружками и недопитым коньяком. – Вот что: тут ничего не трогать. Рекомендую всем разойтись по своим комнатам и не выходить из них без крайней необходимости. Думаю, следственная бригада будет здесь через час-два. Мешать ей работать у меня нет никакого желания, поэтому прошу не топтаться здесь без толку. Всем понятно?