Итак, я достал быстро деньги. В назначенный день перед майскими праздниками я пришёл в стоматологическую поликлинику и меня в операционной положили на стол. Доктор Ризаев оперировал меня один. В операционной, комнате небольших размеров со столом посередине, кроме хирурга была одна медсестра, которая подавала Ризаеву необходимый инструмент и выполняла его просьбы. Глаза мне прикрыли тряпкой. Ризаев сделал мне много анестезирующих уколов в нижнюю челюсть. Потом, наверное, им был произведён надрез десны по центру нижней челюсти. Потом Ризаев маленьким диском-пилой распилил три центральных нижних зуба на две половины. Верхние половины зубов он оставил в десне, а нижние, то есть корни, он удалил. Потом Ризаев стал абразивным камнем стачивать загнившую кость нижней челюсти. После операции я оглядел операционную комнату: она вся была в красную крапинку - наверное, капли крови разлетались во время шлифования с абразивного камня. После операции у меня под нижними зубами была дыра, в которую пролез бы палец, она будет медленно зарастать-сужаться. После операции я был очень слаб, ведь я ничего не мог есть своей раскуроченной челюстью, и заливал в рот только жидкую манную кашу да бульон. Поэтому не зря мне дали больничный лист на две недели - освободили от работы. Мать и Полина никак не комментировали, от чего могла у меня загнить челюсть.

Следующая глава

* * * (Звёздочки 48)

Пора обозначить начало следующего периода моей жизни и соответственно ему начать новую главу, которую я не знаю, как и назвать. Пусть будет просто: следующая глава. Ведь продолжать повествование в главе под названием "Университет" будет ошибкой: всё - кончилась моя учёба в нём. И пусть воспоминание об операции на моей нижней челюсти будет её достойным завершением. И следующую, то есть эту, главу следует начать с какого-нибудь если не яркого события, которое завершало предыдущую главу (ведь кровавая операция - это яркое событие), то следует начать со значимого. Таким событием будет день рождения моей сестры Полины 13 мая.

Я только оклемался после перенесённой операции. И в этом 1999 году мы, можно сказать, что праздновали Полинин день рождения, так как были праздничная еда и бутылка шампанского на столе. Праздновали вечером на кухне. Гостей никого не было. Поев-попив сестра начала жаловаться нам, то есть матери, а заодно и мне, на жизнь, что она устала так работать как работала (напомню: она работала акушеркой), и что, может быть, нашей матери всё-таки следует куда-нибудь устроиться на работу.

– Ну куда я пойду? Кому я нужна? Да и где я смогу?
– отвечала вопросами мать на упрёки Полины.

– Да, Полина, ты что, в самом деле, говоришь? Разве ты не знаешь, что мама уже не может работать? Одна надежда у неё на нас с тобой, - стал я защищать-оправдывать мать.
– Думаешь, мне на арматурке легко? Да я из-за этой работы диплом не написал! Но я вкалывал на работе, потому что думал о матери да о вас с Улей тоже!

Полина заплакала и продолжила:

– Но что мне делать? Я больше не могу так жить: сил нету, - и после паузы: - Мне ничего не остаётся как пойти на панель.

– Полина! Ну что ты говоришь, как можно?
– с укоризной в голосе выразилась мать.

– Нет, я пойду, - утирая слёзы повышенным тоном заявила Полина, - прямо сейчас!

Мать не знала, что ответить на такое заявление дочери, уже вставшей из-за стола. Я, конечно же, верил Полине, что ей приходилось очень тяжело на работе, ведь она брала дополнительные смены, чтобы хоть на сколько-нибудь больше принести домой денег, особенно в последнее время после дефолта, ведь я сам работал на износ, и мне, конечно же, было жаль её. Но мне одновременно было жаль и нашу маму, осознающую свою немощность и обременительность для нас, её детей; а также я представил, как больно и обидно слышать маме заявление Полины о её решении сейчас же отправиться на панель, и я представил, каково матери быть обвинённой, то есть быть причиной тяжкого положения Полины.

Я же в душе оправдывал маму, считая, что Полина сама виновата в своём тяжёлом положении матери-одиночки: что загуляла в сомнительной компании и забеременела от оказавшегося алкоголиком Андрея Погодина, не способного даже на выплату алиментов. Виноватя в этом деле саму Полину и оправдывая маму, я всё-таки оговорюсь в защиту Полины и в упрёк маме, что Полининым воспитанием мама, видно, плохо занималась. Такие мысли моментально появились в моей голове в этой ситуации. Также я подумал, что, шла бы Полина на панель, только молча, не ставя ни мать, ни меня в известность, а то получается, что она как будто ищет у нас оправдания, тем самым перекладывая на нас с матерью ответственность за этот её шаг; а также получается, что она заранее обвиняет мать в этом.

Мне захотелось защитить маму от Полины (я чувствовал, что, как сын, должен прийти на помощь матери в данной ситуации), а также захотелось удержать отчаявшуюся сестру от ухода её на панель (я чувствовал, что, как брат, должен ТАК поступить, как поступлю), и я чувствовал, что должен что-то сделать, как-то отреагировать, и я поступил ТАК: ударил её по щеке, типа: опомнись, Полина! этот твой шаг настолько неправильный, что я решаюсь поднять руку на тебя". Я ударил не кулаком, а, хотев ударить ладонью, ударил лишь кончиками пальцев - настолько я боялся сделать ей больно и перестраховался в выборе дистанции, с которой производил удар, ударил я без размаха. Так получилось, что я чирканул ногтём ей по щеке, то есть поцарапал. До небольшой крови. Сестра, зарёванная и с раскрасневшимся лицом, ушла из кухни, говоря мне из коридора громко:

– Я тебе этого никогда не прощу, что ты ударил меня!

Полина собралась и ушла из дома. Пока нам с матерью было не известно куда. Как выяснится позже-к своей однокласснице и Улиной крёстной Свете. Ночевала ли Полина после своего дня рождения дома, я не помню: я долго ещё не ложился спать, и мама тоже, но Полина всё не возвращалась...

* * * (Звёздочки 49)

Выйдя с больничного на работу, я во время перекура рассказал рабочим, что со мной случилось. Рабочие оказались эрудированными и заключили: