— Предложи им бросить жребий… На кого выпадет, того и сажай.

— Спасибо, Ваня. Я всегда знал, что дельный совет могу услышать только от тебя.

Не отвечая, Ваня поднялся из кресла, подошел к шкафу, распахнул стеклянные дверцы и долго рассматривал корешки альбомов. Почему-то наибольшее его внимание привлек первый альбом с большой единицей, видимо, вырезанной из календаря и наклеенной в нижней части корешка. Между альбомом и стенкой было свободное пространство. Остальные альбомы на полках шли плотными рядами. Ваня сунул палец в щель, похоже, пытаясь что-то нащупать там, потом внимательно осмотрел свой палец и, вздохнув, вернулся в кресло.

— Что скажешь? — нетерпеливо спросил Зайцев.

— Хорошая коллекция.

— Ты же не заглянул ни в один альбом!

— А зачем… Я тоже в школе увлекался марками, пятьдесят восемь штук собрал. Больше не было ни у кого в классе. У меня их украли. Кто-то из нашего класса и украл. Подозреваю, что Жорка Хрустаков. Не смог вынести моей славы… Скажи, капитан… А фотки ты с собой не захватил?

Порывшись в своей сумке, Зайцев молча протянул Ване пачку снимков.

— Сколько работы! — Ваня восхищенно взвесил на руке толстую пачку.

— Это еще не работа, — тяжко вздохнул Зайцев. — Это забава… Ты не знаешь, Ваня, какая была проделана работа, чтобы узнать подноготную всех двенадцати подозреваемых…

— Двенадцать — это многовато, — сочувственно произнес бомжара и углубился в снимки. Некоторые он рассматривал внимательно, на иные даже не смотрел, тут же перекрывая снимок следующим, глядя на некоторые, хмыкал не то озадаченно, не то насмешливо и в конце концов вернул Зайцеву пачку, оставив себе лишь один снимок. — Надо же, как вам тут досталось… Тяжелый у тебя хлеб, капитан.

— Какой есть, — Зайцев взял у бомжары выбранный им снимок, бегло взглянул на него — там был крупно изображен стол с шашечной доской, кофейными чашечками, зажигалкой и листком бумаги, испещренным какими-то цифирьками.

— И что тебя здесь заинтересовало?

— На снимке полная картина преступления. Убийца многое предусмотрел, но учесть все просто невозможно. Наверно, капитан, я не скажу тебе ничего нового, но уничтожение следов — это тоже след.

— Мысль, конечно, интересная, — протянул Зайцев. — Но для задержания преступника недостаточная. Еще что-нибудь произнесешь?

— Произнесу, отчего ж не произнесть, коли есть что… Где эта бумажка? — спросил бомжара, постучав немытым своим пальцем по снимку.

— Где-то здесь! — ответил Зайцев, повернувшись вокруг своей оси и давая понять, что листок может быть где угодно в этой комнате. — Во всяком случае, отсюда я не позволил родственникам уносить даже окурки! Столько народу… Она от движения воздуха могла слететь со стола.

— Ищем бумажку, — произнес Ваня, пряча снимок в карман пиджака.

— Может, завтра? — неуверенно спросил Зайцев — ему, похоже, уже не терпелось нестись куда-то, давать задания, выслушивать донесения, задавать вопросы и протоколировать их, протоколировать, заверять подписями и печатями, после чего они становились юридическими документами, доказательствами и вполне могли влиять на судьбы людские.

— Мы не уйдем отсюда, пока не найдем эту бумажку, — произнес Ваня и на Зайцева посмотрел с твердостью, которой следователь до сих пор в нем не замечал.

— Ну что ж, — не столько согласился Зайцев, сколько удивился непреклонному тону бомжары. — Искать так искать…

Нашли бумажку. Через полчаса нашли — под шкафом с марками. В той суете, которая была здесь в первое утро после обнаружения трупа, когда по комнатам носился фотограф, когда санитары укладывали грузное тело коллекционера на носилки, а молчаливые ребята с кисточками и увеличительными стеклами пытались обнаружить отпечатки пальцев убийцы… А Зайцев еще и распахнул окно, чтобы проветрить квартиру и освободить ее от запахов смерти, преступлений, корысти и зависти, а за любым убийством всегда стоит еле уловимый, сладковатый, как арабские духи, запах зависти. Да, ребята, да! После того как поработал киллер, человек, казалось бы, совершенно посторонний, в воздухе все равно какое-то время витает этот запах. Если бы наемные убийцы никому не завидовали, они бы не были наемными убийцами. Так вот, в той суматохе, подхваченный сквозняком, и слетел листок бумаги с журнального столика, скользнул невидимо и неслышимо под книжный шкаф. Его и не искали, поскольку Зайцев, кроме нагромождения цифр, в нем ничего и не увидел. А чтобы никому не взбрело в голову упрекать следователя в профессиональной безграмотности, справедливо будет сказать, что, кроме бестолковых цифр, на этом листке действительно ничего не было.

— Ну вот, — счастливо улыбнулся Ваня, рассматривая листок. — Теперь все стало на свои места, теперь в мире порядок и, не побоюсь этого слова, гармония. Цифирьки можно разобрать и на снимке, но в оригинале они все-таки достовернее.

— Мыслишкой-то… Может, поделишься?

— Могу, — бомжара опять уселся в кресло. — Мне больше и делиться-то нечем. Это запись шашечной партии, которая закончилась смертью одного из игроков. Вот смотри… Шестнадцать–двадцать четыре, тридцать восемь–сорок семь, девять–семнадцать…

— И они записывали каждый свой ход?! — почему-то шепотом спросил Зайцев, опасливо оглянувшись по сторонам.

— Записывали, — равнодушно произнес Ваня. — Ну и что? Я надеялся, что они записывали поочередно, каждый свои ходы. Тогда у нас был бы образец почерка убийцы. Оказалось, что он и тут все предусмотрел — записи делал только хозяин, и за себя, и за своего противника.

— Значит, нам эта бумажка ничем не поможет?

— Ну почему… Любая бумажка, самая никудышная, в тяжелую минуту может помочь, — конфузливо рассмеялся бомжара. — Тебя же, капитан, наверно, учили… Следы всегда остаются. Когда-нибудь я расскажу тебе, как даже при полном отсутствии следов их можно найти… В душе преступника. И прочитать.