Всходило солнце. Заспанные птахи всполошенно облетали крыши; некоторые не решались выпорхнуть из гнезд, но, и притаившись в них, молчали в страхе, а иные, в особенности воробьи и взбудораженные весной, но теперь сбитые с толку синицы, стреканули к гумнам и амбарам.

По деревне все время проходили машины, танки, транспортеры, воздух был насыщен испарениями бензина, масла, жженой резины и нефти.

— Бегут, — кивал мастер в окно. — Бегут, но глянь-ка, сколько их еще. Бегут от русских, не от нас, на нас их бы еще достало. На улицу лучше и не высовываться.

— Да мне, пожалуй, идти надо. И даже обязательно. Надо к нашим сходить. Там ведь только мама и Агнешка с детьми. Пойду, хоть скажу им что.

— А хочешь, я пойду.

— Зачем же, я ведь туда иду.

— А то я бы пошел.

— Нет, я не боюсь. Хочу их немного успокоить.

— Позови их сюда.

— Сюда? Я тоже об этом думала. Может, так-то разумнее.

— Может, и разумнее. Хочешь, позови их.

— Ну ладно. Я сбегаю. Там ведь одни женщины. Женщины и дети.

— Ступай, Вильмушка, позови их.

А на улице Вильму прямо-таки обуял ужас. Она пугалась каждой машины, которая проносилась мимо. Но поскольку машин, танков и пушек было видимо-невидимо, вскоре она чуть осмелела. Только у одного грузовика, который стоял на обочине дороги, она на минуту задержалась. Господи, ну и машина! Она была доверху уложена сапогами. Нет, то были не обычные сапоги, а люди, немецкие солдаты, лежавшие друг на дружке, и Вильма поначалу подумала, что они спят.

— Пан командир, — обратилась она к немецкому офицеру, — ради бога, что с ними? Сделайте, пожалуйста, с ними что-нибудь. Ведь им, поди, холодно, почему вы их ничем не прикроете?

— Zum Teufel! [82] — взорвался офицер. — Geweg, geweg! [83]

И только тогда она поняла. — Дева Мария, они же все мертвые! Живые разве могли бы такой кучей лежать?

Мать с Агнешкой и детьми были уже на дороге. — Ой, Вильмушка, это жуть что творится! Всю ночь мы глаз не сомкнули, а сейчас аккурат бежим к вам.

— Идемте, идемте! Я как раз к вам торопилась. Пока они пришли в дом, мастер кое-что надумал. Он сидел у окна, глядел на улицу, а завидев их, сказал: — Я отсюда не двинусь.

— Все ведь бегут!

— Ну и пускай. Я никуда не пойду. Якуб с Ондро обещались приехать на шибачку, а ежели нас дома не будет, где они нас найдут?

— Ах ты, старый дурень! — Вильмина и Агнешкина мать схватилась за голову. — Даже теперь шибачка у тебя на уме. Не приедут они, вставай, бежим!

— Ну нет, и не подумаю.

— Пень бестолковый, давай собирайся! Зачем мы сюда пришли?

— Садитесь. Можете сесть посидеть.

— Посидеть? Теперь? Я и дома могла сидеть. Ну скорей пошли! Хотя бы в траншею.

— Ну ее к лешему, эту траншею!

Вильма наклонилась к нему, взяла за плечи. — Тата, образумьтесь! Люди бегут, все бегут в горы, а кто убежал еще ночью. Испугались текущего войска.

— И я испугался. Но бежать и не подумаю. Будь что будет. С немцами воевать мне не привелось, а русские меня тоже не станут неволить.

— Не чудите, тата!

— Чего мне чудить? Коль немцев не испугался, русских мне, что ли, бояться? Не обидели одни, не обидят и другие. Только собственные сыновья меня обидели. А как же, я ведь один тут. Где мои сыновья? Подожду их.

— Господи, ну и полоумный ты, Гульдан!

В этот момент кто-то заглянул в горницу: — Пошли, сосед, плохо дело! Все уже убежали.

— Ну и беги, догоняй их! Я небось знаю, где мой дом!

— Балда! Я ведь тоже знаю. Пошли, сосед, пошли!

Тут и женщины еще решительней насели на мастера. Ударились в слезы. Хочешь не хочешь, а пришлось идти с ними. Но в дверях он остановился: — Хоть запрем, запереть-то надо! Все ж таки мой дом.

— Ступайте, тата, я запру. — Вильма посмотрела на него умоляюще и попыталась оттеснить его от двери. Но мастер не поддался.

— Ну беги! Я и сам запирать умею! А хоть и не запер бы, вот назло не запру, уж лучше и не запирать… Нынче, ей-ей, кого-нибудь зашибу…

— Вот он весь, Гульдан! — Вильмина мать, подбоченившись, чуть присела и сплюнула. — Тоже мне, пророк! Тьфу на тебя, старый олух. Доченьки мои, пошли! — Она подтолкнула Вильму и Агнешку, схватила за руку Зузку — Катаринку уже прижимала к груди — и побежала по двору вверх.

Но Вильма вернулась: — Господи, тата, ну почему вы такой упрямый? — Она расплакалась, прислонилась к стене. — Тогда и я не пойду.