— Пойдем, глупая, плюнь ты на него! — позвала ее мать.

Мастера так и дернуло. — Ну ладно! — Он схватил Вильму за локоть. — Идем, Вильмушка, идем! Только ради тебя иду, а по матушке твоей черти в аду плачут!

Поначалу он шел неохотно, но потом и сам припустил. Когда они были уже на гумне, заметил, что сосед никак не может выгнать корову, и поспешил ему на помощь.

Мимо бежали несколько немцев. Один немец злобно кричал, показывая рукой, чтобы они поскорей убирались.

Но соседская корова все артачилась. Гульдан, схватив ее одной рукой за хвост, другой ударил по ляжке. А она хоть бы хны, может, еще оттого, что сосед, потеряв терпение, беспрестанно дергал цепь, намотанную на рога.

Вдруг раздались выстрелы, и корова, взбрыкивая, понеслась. Мастер не поспевал за ней и, забыв отпустить хвост, поскользнулся. В этот момент что-то страшно грохнуло и ударило его по голове. Он сразу же распластался на траве, а корова умчалась прочь.

— Плохо дело, Вильма! Видишь, я знал, что со мной такое случится.

— Вставайте, тата! — Вильма, нагнувшись, подняла ему голову. — Ах ты господи, вставайте же, тата! Христом богом прошу вас, вставайте!

— Убили меня, Вильмушка! Я чувствовал, что так и получится, оттого и идти не хотел. Скажи Имришко, скажи и тем… Ах, Вильмушка, конец мне! — Он еще что-то пролепетал, потом прикрыл глаза, точно впадая в беспамятство.

— Встаньте, тата, встаньте, ну хотя бы сядьте! — Она расстегнула ему пиджак и рубашку, потом оглядела рану. Рана показалась ей несерьезной, но в голове все-таки мелькнуло: лишь бы не сотрясение мозга или чего похуже. — Тата, встаньте! Надо идти дальше, а не можете — воротимся…

— Убили меня, — шептал Гульдан, не открывая глаз.

— Кто вас убил? Откуда вы взяли? Ничего ведь с вами особенного не случилось, вас просто корова лягнула. Ну давайте воротимся.

Мастер вмиг очухался, сел и вытаращился на Вильму. — Корова? Что ты говоришь? Это корова была? Так ее распротак, где она? — Едва он встал на ноги, как его охватило бешенство. — Ну теперь-то ты видишь? Ты во всем виновата! Черт возьми, где корова?! Вот те крест, я ее зашибу!

Но они не воротились. Не понадобилось. У разъяренного мастера все как рукой сняло. Ему было лишь чуточку совестно, поэтому он еще долго разорялся и чертыхался. Женщины даже не решались его усмирять. Но пока дошли до лесу, он выкричался, перестал ворчать, почти успокоился, досада у него прошла.

В лесу собралась по меньшей мере половина деревни. У некоторых были там траншеи, да они еще впустили туда и знакомых. Однако все туда не вместились, и, уж разумеется, не вместилось то, что люди прихватили с собой. Кто взял с собой только самое насущное, немного еды и теплой одежды, а кто решил и в лесу не отказывать себе в горячем: притащили кастрюли, миски, горшочки и тарелки, а нашлись и такие, что приехали на телегах, а раз была телега, была и упряжь, и было тут не счесть лошадей, мычали коровы и волы, а у кого была одна козочка, пришел с козочкой, однако нашелся здесь и козел, и у нескольких пареньков с ним хватало работы: сперва-то он бегал за козами, а потом его как ветром сдуло.

Все время слышалась стрельба, гудели самолеты, а когда стрельба и гул моторов усиливались, люди толкались в траншеи, лезли туда и непрошеные, и те, что уже и не вмещались.

Поскольку все это тянулось довольно долго, люди привыкли к грохоту. Вдруг кто-то вспомнил, что еще ничего не ел, хотя, по всей вероятности, уже полдень, развернул еду, попробовал ее пожевать и вскоре убедился, что она на вкус вовсе не хуже, чем обычно.

Кое-кто поначалу этим даже слегка возмутился: где это видно, есть в такую пору? А потом и им захотелось. У каждого что-нибудь да нашлось, ведь была пасха, пасхальные праздники. Уже за два дня до этого пахло маковниками, творожными и ореховыми пирогами. А кто постился и не спешил с ветчиной, тому как раз ветчиной-то в лесу и запахло.

Там были люди не только из Околичного, но и из Церовой. Торговец Мелезинек встретился с торговцем Храстоком, набрели они и на мясника Фашунга, и у всех троих тут же оказалось полно сигар, колбасы вареной и копченой, а когда они уселись играть в «марьяж», тут же перед ними вырос и бочонок вина. Они ели, пили и гоготали: — Чего нам тужить? Мы и здесь не пропадем. Придут русские, станем им продавать, а не захотят они покупать, купим мы у них — если будет что — и другим продадим.

Вдруг кто-то прибежал и говорит: — Люди, русские-то уже в деревне. Немца там и не сыщешь. Мишке уже давно умотал. Я видел, как он укатил, летел к машине — только пятки сверкали. И перестрелка была, и русская машина у погоста взорвалась, трое враз погибли, даже не пойму, откуда стреляли в них, поблизости уже не видать было немцев.

— Должно, мина.

— Какая мина? Ведь немцев уже не было.

— Ха! Не было! Они и раньше могли ее туда засобачить.

— Ну выходит, засобачили. Что-то вроде того наверняка было, коль трое враз замертво. Но теперь в Околичном уже весел-о-о-о! Там полно русских. И знаете, сколько сахару они некоторым нанесли? Некоторые околичане их здорово околпачили.

— А я уже месяц, как сахару не видал.

— А я, что ли, видал? Ведь и я только глаза таращил. Знаете, совсем другие солдаты. Все бегают, бегают и смеются. Я разговаривал с ними, они смеялись и говорили: «Хорошо, хорошо!» А Киринович дал им дрезину, катают они на ней взад-вперед. И ребятню с собой возят. Да, Киринович — ловкий мужик, что-то, говорят, уже придумывает, и якобы против немцев.

— Против каких немцев? Ты ж говоришь, они умотали.

— А хоть и так. А он что-то там придумывает. Все уже обегал.

— Чего ж ему не обегать?! Теперь ему легко бегается. Лучше бы раньше бегал. Почему не побежал в Бистрицу, в Мартин или в Микулаш?

— А они не реквизируют, а?

— Они-то? Да они только носятся, так на лошадях и мелькают. Эх, а какие шапки на них! Каждый подбегает, посмотрит на тебя: «Хорошо, хорошо!» Говорю вам, сахару нанесли. Кой-кто из наших уже успел за их счет поживиться. И еще вот что: Словакия теперь уже не Словакия, теперь мы снова Чехословакия, снова президентом Томаш Гарриг Масарик [84] .