За завтраком сорвалась. Давно уже не случалось с ней такого, думала, что та, прошлая, сгинула и не вернется. Оказалось, — нет, жива.

В столовой было пустынно. Отдыхающие любили поспать, собирались к девяти, а в это время завтракали лишь Полина да известный поэт-песенник. Громкоголосый, крепкий, любитель дальних лыжных прогулок. Он сидел за соседним столом, и каждое утро Полина становилась свидетельницей одной и той же сцены.

Поэт подзывал официантку и долго внушал ей что-то, касающееся доброкачественности пищи и порядка ее подачи. Сегодня обычное:

— Маша, — укорял он женщину, — сколько раз я просил вас не давать мне вчерашний творог. У меня диета.

Полина старалась не слушать, но сегодня, как назло, уверенный протяжный голос лез в уши.

— …кроме того, творог полагается присаливать, а не посыпать сахаром, я уже вышел из того возраста…

Полина подняла глаза от тарелки.

Худенькая официантка стояла возле его стола с подносом, уставленным сплошь стаканами в подстаканниках. Держала в согнутой руке. Видно, начала разносить, когда подозвал ревнитель диеты. Рука окаменела, глаза смотрели мимо поэта в окно, но стояла терпеливо, неподвижно. Только взгляд: в нем стыла, сгущаясь, ненависть.

— …и еще, — спокойно сказал сосед и сделал паузу, — …вчера вечером не было молока.

— Скисло, — не отрывая взгляда от окна, пояснила Маша.

— Но мне кажется, — убийственная ирония сочилась клейко, — мне кажется, что я вижу холодильник.

— Да что же это такое? — тихо спросила Полина и швырнула на стол ложку. — Что вы ее мучаете каждый день, она, что ли, виновата, что ваше паршивое молоко скисло? — И уже не владея собой: — Обойдетесь один раз, не умрете!

Выскочили из кухни женщины в белых халатах, замерли испуганно. Старенькая сестра-хозяйка семенила через огромный зал, на ходу, как на нечистую силу, махая на Полину руками: «Сгинь, сгинь!»

— А ты чего стоишь?! — рявкнула Полина на официантку. — Чего ты с такой тяжестью застыла, как прикованная? Мало за день уродуешься?!

Полина чувствовала: пора остановиться. Страшные слова бытовок и карьеров, ледяного зимника и прокуренных прорабских были уже близко. Дикие слова и то жестокое, лихое и справедливое, что из московской девчонки, плачущей по ночам в балке от холода и одиночества, сделало ее начальником рудника. Начальником, которого боялись даже вербованные. Подскочила сестра-хозяйка. Дрожащими мягкими старушечьими губами зашептала, заслоняя от соседского стола:

— Что вы! Что вы! Как можно! Нехорошо! Нехорошо-то как!

— Нехорошо над человеком измываться, — остывая перед жалким ее испугом, уже спокойно сказала Полина, — еще раз повторится, сообщу по месту работы.

Вот это «по месту работы» было лишнее. Возвращаясь в коттедж, морщилась, вспоминая.

Работать невозможно. Не остыла. Все дрожало внутри противно. Цифры и графики бессмысленные, и вдруг решила: надо пойти туда. Что я, испугалась, что ли, баб этих? Или пнули меня, как собачонку? Нет, так не годится. Надо пойти, чтоб до конца. Как всегда — до полной ясности.

Через березовую рощу шла, прикрыв глаза, так ярко било солнце, так слепил снег. Шла медленно и потихоньку отходила. Уже смешным и ненужным казался поход: что выяснять? Что доказывать?

Но шла, потому что не меняла решений никогда.

Курень был пуст. Можно и назад в коттедж, вернуться к работе. Но по грязи пошла к длинным строениям. После сияния и блеска не сразу привыкла к сумраку тамбура. Топталась неуверенно, различая лишь смутные белые пятна в глубине. Кто-то крикнул громко:

— Василий, к тебе гости. Твоя пришла.

Женский хохот, а по проходу уже катилось серое. Василий, казалось, был здорово смущен ее приходом. Засунув руки в низкие карманы неизменного застиранного вылинявшего халата, суетился неловко в просторном тамбуре. Натыкался на бидоны, в глаза смотреть избегал.

— Навестить, значит, решили, полюбопытствовать, интересно, конечно, знакомство с живой природой, — бормотал несуразное и все косил назад, словно нападения внезапного боялся. И все искал что-то.

— Да как же ты, дед, с ней управляешься? — снова насмешливый женский голос — Она ж тебя раздавит!

— Не обращайте внимания, идемте, идемте, Малюту покажу, — спасаясь, Василий ринулся вперед.

Полина следом, неторопливо. За высокими загородками стояли телята. Женщины в белых халатах кормили их из бутылок, отвернувшись к проходу, чтоб видеть Полину. Смотрели насмешливо.

— Вот он, Малюта, — Василий звал рукой, торопил, хотел, чтоб побыстрее миновала женщин.

— Ты лучше скажи, чем ты его из зеленой бутылки поишь? — спросила все та же.