— Может, по этой самой причине? Беден, а попросить стыдится, ты ведь поинтересуешься, на что?

— Поинтересуюсь, — заверила Полина и открыла дверь лифта.

— Так не лучше ли дать ему трешку просто так, без просьб, — Надя вошла в лифт, — не подвергая испытаниям его гордость.

— Я учту твой совет, — Полина аккуратно, без стука, прикрыла сетчатую дверь. — Не пропадайте.

Светлая кабина поплыла вниз, и последнее, что увидела Полина, — новый муж рывком, будто тысячу лет ждал, притянул к себе Надьку, приник к ее губам.

— Тебя дома ждут, — не отставала Полина от Сережи, — иди, пора уже.

— Не ждут.

— Но уроки-то делать нужно.

— Конечно, — подхватывал Василий, — а то неученый вырастешь, хлеб веревкой всю жизнь резать придется. Вот я, например, науку уважаю. Тут недавно книжку биологическую прочитал, а в ней польза…

Все! Конец! Теперь Сережу никакими силами из куреня не выпроводить. Затравка истории. А не было для Сережи ничего желаннее рассказов Василия. Ради них он готов был до темноты накидывать навоз в тачку, помогая Василию чистить коровник, ради них терпеливо и стойко переносил дома взбучки. Ради них и чтоб быть возле Василия, ни с кем не деля дружбу, отшил других мальчишек, что повадились ходить в курень. Мальчишки теперь появлялись тайком, когда Сережа был в школе. Василий приучал их к плотницкому делу, но рассказами не баловал, потому что любимцем был Сережа.

— Ну, так что в книжке-то, дед? — торопил мальчик.

На румяном округлом лице его появлялось блаженно-задумчивое выражение.

— А то, — важно сообщал Василий, насыпая в кружки заварку, — что пас я этим летом в Румянове, знаешь, за высоковольтной усадьба старинная…

— Ну, — нетерпеливо мотнул Сережа головой, — знаю, и что?

— Лось пришел. С коровами познакомиться желал. Красивый, мудрый. Я его, конечно, не подпустил. Степан Андреевич неизвестно как бы на брак такой посмотрел бы. А напрасно, — сожмурившись, Василий с удовольствием отхлебнул из кружки, — один селекционер на Севере, в книжке этой написано, для повышения жирности молока, корову и северного оленя спаривает. Я ему письмо написал, спросил насчет лосей.

— Ну?

— Что «ну»?

— Что он тебе написал?

Василий медлил с ответом, смотрел в окно, на сумерки.

— Дед, что он написал, спрашиваю?

— Да ничего еще. С Севера письма долго идут. Но летом займусь приручением лосей. Ферму создам.

— Здорово! А как приручать будем? — тотчас зажегся идеей Сережа.

И понеслась! Перебивая друг друга, они пускались в безграничный, не контролируемый здравым смыслом, полет фантазии.

Глядя на их раскрасневшиеся лица, слушая нелепые речи, Полина с трудом удерживалась от искушения встрять в разговор, дать совет: для повышения жирности молока было бы полезнее всего получше кормить буренок. Напомнить, как час назад высокая костлявая старуха — заведующая фермой — поносила шофера за то, что по дороге треть кузова кормовой свеклы растерял. Но трезвые разговоры о свекле, о силосе были так неуместны, — ведь речь шла о неизвестно откуда взявшихся пантах. Ну да, коровы ведь будут с пантами. Из пантов изготовляют чудодейственное лекарство. Немыслимый расцвет колхоза, поставляющего всему миру панты, свой аэродром, все ездят на «жигулях» и «москвичах».

— А я на газике. Передние и задние ведущие, — кричал Сережа.

Полина только удивлялась, как заурядный разговор о пользе учения обернулся чушью несусветной, увлекшей Василия и Сережу в иные миры, заставляющей забыть о холоде дощатого куреня, о грядущей одинокой, бесприютной ночи на узкой койке, о взбучке, что ждала дома неумолимо, о тяжелой работе, о несделанных уроках.

И так было всегда.

Теперешняя жизнь представлялась Василию лишь коротким эпизодом, маленькой передышкой между необыкновенным прошлым и еще более необыкновенным будущим.

Неудачник, живущий воспоминаниями и мечтами. Здесь все было ясно. Непонятно было другое: странность их отношений.

Василий был готов часами мерзнуть, голубеть от холода, пока Полина и Сережа вдоволь наскачутся по плацу. Сережу он любил, но вот с ней зачем возился? Потакая прихоти, терпел насмешки доярок, боялся неожиданного появления старшего конюха, чей грозный призрак постоянно мерещился Сереже и сулил Василию большие неприятности.

Был вариант самый простой. Ведь не случайно предложил развлечение диковинное отдыхающей дамочке. Наверняка надеялся на вознаграждение. Но когда предложила деньги, легко, с шутливой фразой, засунул руки в карманы халата, отвернулся:

— Ты перед мальцом-то меня не позорь.

— Да нет же его, — удивилась Полина, — он и знать не будет.

— Я буду знать.

— Но…

— Не берейтор я тебе и не слуга, — и вдруг неожиданное: — А хочешь компанию поддержать, так Федора принеси.

— Кого?

— Пол-литру.

Предложение очень не понравилось Полине. Подозревала в Василии алкоголика. Из тех слабых, крепящихся с трудом, кому достаточно одной случайной выпивки, чтоб пуститься в долгое путешествие в иной, бездумный и лихой мир. То, что Василий больше никогда не заговаривал о водке, лишь укрепляло тайное подозрение. Решила, что перед отъездом организует подарок: сапоги или шапку хорошую. Было и другое, что делало невозможным денежные отношения. Пришедшее незаметно ощущение его ласкового покровительства над женской слабостью и неумелостью Полины… Давно забытое чувство своей милой беспомощности и права на страх, на каприз, на заботу. Даже Сережа с грубоватой прямотой интересовался:

— Вы того… не потрете? Уж больно бултыхаетесь.

А Василий проверял тщательно, не елозит ли седло, упрятаны ли пряжки стремян под фартук, советовал не опускать носок.

— Небось ногу-то попортила. Вон, даже сапог хороший стерла. Это ведь такое дело, не заметишь даже, как изуродуешься, а тебе ведь в туфельках ходить и в чулочках прозрачных.

Дни становились все длиннее и ярче, все голубее по вечерам снег на узкой, утоптанной копытами Орлика тропе. Спокойные розовые закаты охватывали светом своим все шире и шире высокое бледное небо.