— Сомов! — Светлана встала. Он тотчас выпрямился, руки на колени положил, как послушный мальчик.

— Сомов! Не надо… Зачем вы все это говорите?

— А я не знаю, что говорить, — сказал растерянно, — я не верю… боюсь, передумаете… Я как Иван-дурак, поймавший жар-птицу… Я просто сдурел…

— Мы оба сдурели. Тебе надо идти.

— Нет, — мотнул упрямо головой, — сядь рядом, — и вдруг что-то несусветное, что и не поняла сразу, — он не скоро придет, машину… вещи мои грузит…

— Какие вещи? Что ты несешь?

— Да барахло всякое, набрал ерунды, палатку, лодку надувную, пепельница есть? — закуривал спокойненько, спичкой в воздухе помахал, но взгляда избегал.

— Он грузит твои вещи?

— Я не просил, — наконец глянул, нагло, с вызовом.

«Сволочь! — хотела крикнуть в эти водянистые наглые глаза, — зачем ты это сделал?!»

— Зачем ты это сделал? И зачем сказал мне? — поинтересовалась спокойно, протянула пепельницу, чтоб мог бросить скрюченную черную спичку. Бросил. Затянулся, глядя в потолок.

— Подумаешь, велика заслуга, я бы тоже ему помог.

— Но ты здесь, а он, как холуй, поехал за водкой, а потом чемоданы таскать, а ты здесь, сидишь на его подушке.

Выдернул подушку, отбросил брезгливо.

— Я бы тоже ему помог, — повторил упрямо.

— Ты — сколько угодно, а он не имел права.

— Он же не знает…

— Но ты ведь знаешь. Зачем ты это сделал? — Светлана села в кресло; хрустальная пепельница в руках. На прозрачном дне обгорелая спичка. Подумалось нелепое: «Вот все, что осталось, и как неожиданно, и как быстро».

— Прости меня, — глухо сказал Сомов, и вдруг странно, боком сполз с постели, обхватил ее колени, — прости. Я действительно сдурел, — бормотал, уткнувшись в подол. Снова увидела бледное темя, просвечивающее сквозь редкие пряди. — Прости, я все исправлю, скажи как, я исправлю.

— Не исправишь, потому что он холуй. Мой муж — холуй, — сказала громко, словно новостью с кем-то третьим поделилась.

— Это я виноват. Я исправлю, честное слово.

— Нет. Не исправишь. Что уж тут исправлять, дело сделано. Может, и к лучшему все это. Нельзя ведь жить с холуем? — ладонями подняла его голову.

— Ты думаешь, так лучше? — спросил жалобно.

— Как так?

— Ну так: перед побегом разорить дом и поджечь его.

— Я думаю, — пояснила раздельно и спокойно, — что лучшие годы прожила с ничтожеством, никчемным человеком, который глазеет в телевизор и составляет таблицы шахматных чемпионатов.

— У меня за десять лет тоже все таблицы есть, — похвалился вдруг с мальчишеской гордостью и встал. — Может, не надо об этом.

— Прошу, — Светлана поднялась с кресла. Длинная женщина в длинном шелковом халате, так идущем к рыжим волосам, — вас ждут гости.

— Да черт с ними, с гостями. Просто не надо так. Ты же когда-то говорила ему слова всякие, и вам было хорошо.

— Ни-ко-гда. Никогда мне с ним не было хорошо. Скучно было.

Она ощущала его желание прикоснуться к ней так, будто невидимое излучение, исходившее от нее, было материальным, чем-то вроде тысячи упругих нитей, и она чувствовала натяжение этих нитей, их неодолимую силу. Сомов тоже чувствовал эту силу, стоял набычившись, словно канат перетягивал, еще более нелепый в добротном своем костюме, чем в клетчатой рубашке и дешевых зеленых джинсах.

— Я хочу, чтоб все было честно у нас, с самого начала, Сомов, — она подумала, что запамятовала его имя, и все время обращается к нему, как чеховская Попрыгунья к мужу. — Я хочу, чтоб все было честно. У нас уже давно все плохо, и все идет к концу. И то, что мы — «полюбили» вдруг оказалось произнести трудно — и то, что мы встретились, и сегодняшний случай, все это…

— Вот за это благодарен, — перебил скороговоркой. Он вдруг освободился от нитей, и понять не успела как, но освободился. И хотя сделал шаг к ней — знала, что не оттого, что тянуло, а оттого, что освободился.

— И не называй меня Сомов, мы же не в армии, — поморщился некрасиво, блеснули металлом коронки, — вот телевизор припомнила, а на какие денежки куплен телевизор и машина, в которой катаешься? Погоди, не надо так уж презрительно плечиком. Не надо. Я с ним на Батуобинской как-то встретился, он стоящий парень, мне-то уж можешь поверить, — стоящий. Воля немного дряблая, потому не в первых ходит и не во вторых тоже, и жена не та досталась. Но в третьих он в порядке. Уверяю тебя. В полном порядке, а это совсем неплохо. Ему рывок надо сейчас сделать, он это и сам понимает, потому и пришел ко мне. А я дерьмо, воспользовался, что прижало человека. Да меня и самого прижало, — затягивался деловито и как-то странно, скривив рот, из угла выпуская дым, как блатной, — так прижало, что с…, — выругался непотребно, — вот как дела обстоят, если честно.