Светлана спохватилась, что стоит перед этим нахалом и матерщинником как провинившаяся школьница.

— Я слушаю, Сомов, я внимательно слушаю, — ушла в другой конец комнаты, пилочкой стала подравнивать ногти.

— Да уж пора закругляться, а то сцена может получиться как в «Евгении Онегине», — «и муж Татьяны показался», кстати, Евгением меня зовут, Евгением.

— Я слушаю, Евгений.

— Слушай внимательно и брось пилу свою. Противно.

Светлана, помедлив, все же отложила пилочку.

— Ты не только не помощница, — Сомов подошел, стал сзади, — это бы полбеды. Беда, что ты предательница, — взял за шею крепко, заставил повернуть голову и, глядя прямо в глаза: — очень красивая, и очень… — не мог подобрать слово, — не важно, это потом. Сейчас главное. Ты предаешь всех: несчастных психов, я корил себя, подумал, испугался, ведь тепличная, музейная, вот и боится. Заставил директора в город звонить. Простить себе не могу теперь.

— Убирайтесь, Евгений, вон, — хотела презрительно, а вышло жалобное, писклявое.

Он не ослабил тяжелой своей хватки.

— Убирайтесь вон, или я закричу, — прошипела она.

— Не закричишь, — и вдруг одним сильным движением притянул к себе и, улыбаясь прямо в лицо, посоветовал: — Ты забудь про все, что я тебе говорил. Нет этого дня. Одно осталось, поняла? — прижал еще крепче. — Поняла, что? А насчет другого от тебя будет зависеть. Но теперь уж тебе придется постараться. Я буду в Москве через две недели, позвонишь.

Проснулся рано. За стеной тишина. Стараясь не шуметь, сделал привычные упражнения, привычно подумав, что без гантелей не гимнастика, а так — видимость. Но гантели остались в Москве, Светлана забыла положить, хотя напоминал два раза. Подумал еще, что впереди длинный день и где-то в этом дне предстоит разговор, лучше не здесь, в дороге. За рулем легче, глядя вперед, объяснить, что готов сделать так, как удобно ей, что с разводом совсем не спешит, и еще что? В эспандер надо добавить еще пружины, за лето стал легким. Вот еще что. Он будет давать ей деньги. Не очень много, потому что решил засесть за диссертацию. А если все-таки поедет, то больше. Еще что? Она говорила, что у приятельницы пустует квартира. Попросить, чтоб поинтересовалась.

На стук в аккуратно обитую клеенкой дверь тотчас вышел Степан. Румяный со сна, благодушный. Сергей хотел твердым голосом сказать, что раздумал брать яблоки, на кой они ему, лучше деньгами рассчитаться, но Степан, сладко зевнув, передернул плечами, спросил деловито:

— Яблок каких тебе? Антоновок, штрифеля?

— Штрифеля, — тотчас сдался Сергей.

Степан притащил длинную палку со странным проволочным цветком-ловушкой на одном конце. Лепестки цветка цепко обхватывали яблоко, Степан дергал, с дерева сыпалась холодная роса. Иногда яблоко отрывалось вместе с черенком и двумя матовыми ворсистыми листьями — классическая картинка из букваря. Степану почему-то такой вариант не нравился, и Сергей спросил:

— Это что, вредно для дерева?

Степан пробурчал неразборчивое, занятый воздушной ловлей очередного тара.

Уже багажник был набит доверху, а Степан не унимался. Сергей пытался его остановить, но безрезультатно, Степан вошел в раж, его увлек азарт добычи. Этот азарт уводил его в глубь сада в поисках самых крупных, самых спелых плодов, спохватился, когда были уже у дощатого домика.

— Елки-палки, — испугался всерьез Степан, — я ж мамашины прихватил, давай рвать когти, пока не поздно, — и бегом назад, волоча по земле шест.

— Она у меня жадная до ужаса, — запыхавшись, объяснил у калитки, — хорошо, что не видела, крику бы было. Хозяйство-то у нас поделенное. Как вернулся из армии, так и поделили.

Простились давними знакомыми. Степан просил не забывать, наведываться, место всегда найдется.

Администраторша в гостинице уже сменилась. Удивительно бодрая и деловая для столь раннего часа, ярко накрашенная, новая дежурная подсказала номер Светланы.

Сергей постучал. Тишина. Еще раз, громче.

— Кто там? — откликнулся хриплый, не Светланин голос.

Сергей замешкался с ответом, но уже ворочали ключом.

Дверь отворилась, и он увидел вчерашнюю девицу с танцев. Выпученные ярко-голубые глаза, длинные худые голые руки и вся какая-то сухая, будто шелестящая, неспокойная, вот-вот сорвется и улетит, как испуганная стрекоза, — прямо так, как есть, в мятой несвежей коротенькой ситцевой рубашке, вылетит в форточку.

— Соседка ваша спит? — спросил тихо, чтоб не спугнуть, чтоб не оттолкнулась загорелыми стройными ногами от пола, не взмыла вверх.

— Ушла, — стрекоза смотрела настороженно стеклянными глазами.

— Как ушла? Давно?

— Не знаю. Я спала, не слышала.

— А вещи?

Стрекоза оглянулась.

— Вещи здесь. Она даже кофе пила, — сообщила новую подробность, но дверь придерживала, храня от него тайну комнаты.

— Как кофе?

— Очень просто, кипятильником вскипятила. И бутерброды ела.

— А еще что?

— Да ну вас, — рассердилась стрекоза, — вы что, детектив что ли? Что я вам все докладывать должна? И так разбудили ни свет ни заря.