Казалось бы, обстоятельства его жизненного пути – начало его ленинградского этапа – отнюдь не способствовали такому подъему творческих сил. Это расставание с Одессой, расставание с семьей (матерью, младшими братьями), с налаженным укладом жизни, одновременно столкновение с трудностями адаптации к новому суровому климату, к образу жизни столичного города, в котором само жилище оказалось тесным даже для размещения привезенной из Одессы библиотеки, наконец, с новизной профессионального статуса [19] . С. Л. Рубинштейн приехал в Ленинград со своей женой Верой Марковной и ее сыном. С этого момента Вера Марковна становится до конца своей жизни другом, взявшим на себя груз житейских забот, поддержкой для С. Л. Рубинштейна в испытаниях жизни.

Ситуация в отечественной психологии в целом и в Ленинграде как второй столице России в частности как раз в момент переезда туда С. Л. Рубинштейна являлась идеологически кризисной (если под кризисом понимать не закономерный этап развития науки, которое осуществляется через разрешение ее внутренних противоречий, а вмешательство внешних социальных сил в закономерных ход развития науки). Об этом кризисе подробно пишет ученик С. Л. Рубинштейна, А. В. Брушлинский (1989, с. 34). Эта ситуация непосредственно коснулась и пригласившего С. Л. Рубинштейна в Ленинград М. Я. Басова, книга которого весной 1931 г. (т. е. буквально через несколько месяцев после переезда С. Л. Рубинштейна) подверглась строгому критическому обсуждению.

Но важно отметить и благоприятные обстоятельства. С. Л. Рубинштейн был приглашен не в Ленинградский университет, а в Педагогический институт им. А. И. Герцена, и он не сразу стал заведующим кафедрой психологии этого института, а первоначально занял должность заместителя директора Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, т. е. фактически продолжил свою широко развернутую в Одессе налаженную линию библиотечной деятельности. Это дало ему время для осмысления ситуации в психологии в целом и обстановки в Ленинграде.

Он был приглашен М. Я. Басовым, который разрабатывал проблемы деятельности, т. е. был в известном смысле его единомышленником, хотя и в конкретной области педологии (см. подробнее: Barabanchtikov, 2007).

В этой кризисной ситуации большинство психологов, исповедовавших советский вариант марксизма, признавали справедливость идеологических положений, выдвигаемых властью, правительством, т. е. переживали как бы участь подсудимых. С. Л. Рубинштейн в этой острой обстановке по своей инициативе, а не под давлением обстоятельств обращается непосредственно к учению К. Маркса. Иными словами, он обращается к марксизму не с целью оправдания, а с творческой целью – раскрыть роль учения К. Маркса для психологии. Он не оказывается в негативной кризисной политически-идеологической ситуации, а поднимается на другой уровень – свободы, раскрывая позитивные для психологии методологически философские положения марксовой концепции.

С. Л. Рубинштейн параллельно с вхождением в новую профессиональную обстановку приступает к работе над статьей «Проблемы психологии в трудах Карла Маркса», которая традиционно датируется 1934 г., а реально, согласно данным А. В. Брушлинского, уже 31 мая 1933 г. была сдана в журнал «Советская психотехника». Датировка важна, чтобы раскрыть содержание статьи, которое традиционно трактуется только как введение в отечественную психологию Рубинштейном нового методологического принципа – единства сознания и деятельности.

Указанная статья содержит в качестве своего основного ядра методологический принцип единства сознания и деятельности, но хотя последний в настоящее время разными отечественными психологами уже неоднократно подвергался глубокому анализу (Е. А. Будилова, А. В. Брушлинский, В. А. Кольцова и др.), он и сегодня может быть рассмотрен в совокупности нескольких, составляющих его сущность аспектов.

Это, во-первых, предпринимаемый С. Л. Рубинштейном анализ кризиса психологии, заключавшийся в разрыве и противопоставлении сознания и деятельности (поведения) двумя ведущими направлениями психологии (психологией сознания как исторически более ранним, имеющим свои философские корни направлением, и психологией поведения – бихевиоризмом). Этот кризис фактически является проблемой, которая должна была быть решена для дальнейшего развития мировой психологии. Рубинштейн обнаруживает внутреннюю причину кризиса: парадоксальным образом противоборствующие стороны исходили из одного и того же – ложного понимания (интерпретации) сознания.

Обращает на себя внимание и то, что С. Л. Рубинштейн, продолжая развивать свои идеи 1910–1920-х годов, включает в характеристику этого кризиса, ограничивающегося противостоянием двух позиций, еще одну составляющую. Последняя вытекает из его критического анализа идей Марбургской школы и концепции Э. Шпрангера – о связи психики с идеологией. Нетрудно понять, что эта связь с очевидностью выступила для него не только как важная теоретически и исторически, но и как актуальная именно в тот период в силу идеологического давления на психологию, поэтому составляющими проблемы оказываются не две абстракции – идеалистически интерпретированное сознание и отвергающее его поведенчество, а три составляющие. «Психология в результате оказалась перед тремя абстрактными конструкциями, своеобразными продуктами распада, получившимися в результате расчленения реального сознания и реальной деятельности живого человека как конкретной исторической личности» (Рубинштейн, 1976, с. 23).

Анализируя способы решения этой проблемы, предпринятые на Западе К. Бюлером, в России – К. Н. Корниловым (предложившим способ внешнего объединения этих абстракций), он пишет: «В результате такого объединения не может получиться ничего, кроме суммирования ошибок, допущенных синтезируемыми направлениями, – соединения несостоятельной концепции сознания с ложной концепцией деятельности человека и неправильным пониманием отношения психологии и идеологии» (там же).

Это данное им определение проблемы включает и те составляющие, которые характеризуют специфику кризиса психологии в России: