Больше всего я любил кататься один и часто катался, пока не становилось совсем темно. Я носился как бешеный, учился резко останавливаться на полной скорости или делать поворот, чертя дугу, балансируя при этом руками, чтобы удержать равновесие. Многие из моих приятелей использовали это время на то, чтобы понравиться девушкам и поухаживать за ними. Для меня девушек не существовало. Пока другие воздавали им рыцарские почести, делая вокруг них несмелые, однако исполненные страсти круги на льду, или решительно и ловко катались с ними парами, я наслаждался свободой скольжения в одиночестве. А «девичьи угодники» вызывали у меня лишь сочувствие и усмешку. Ибо, по откровениям некоторых школьных приятелей, мне казалось сомнительным, что их галантная услужливость удостаивалась вознаграждения.

Но вот однажды, в конце зимы, до моих ушей донеслась школьная новость: Северный Жук все-таки поцеловал на днях Эмму Майер, когда они оба снимали коньки. Кровь неожиданно прилила к моей голове. Поцеловал! Это было уже, в конце концов, кое-что, совсем не то что пресные разговоры и робкое соприкосновение рук при катании, воспринимаемое как высшее благоволение юной дамы. Поцелуй! Сигнал из незнакомого, закрытого мира, о существовании которого можно было только с неуверенностью предполагать, откуда исходил манящий запах запретного плода… Этот мир был окутан таинственностью, чем-то поэтическим, недоступным; он прятался в той сладкой тьме, и пугающей, и притягивающей к себе области жизни, которую все скрывали от нас, но о которой мы догадывались, ибо она частично высвечивалась в рассказах о необыкновенных любовных приключениях бывших «героев-любовников», исключенных из школы. Северному Жуку был четырнадцать. Этого неизвестно какой судьбой заброшенного к нам школьника из Гамбурга я очень уважал, его слава за стенами школы часто не давала мне спать. А Эмма Майер, бесспорно, была самой красивой девочкой в школе Герберзау — стройная и гордая блондинка. Лет ей было сколько и мне.

С того самого дня в голове моей зародились планы, лишившие меня покоя. Поцеловать девушку — это превосходило все мои прежние идеалы и мечты и в отношении самого себя, так как, без сомнения, все это запрещалось и пресекалось школьными законами. Очень скоро я понял: единственную доступную возможность торжественного служения прекрасной даме предоставлял каток. Я стал следить за тем, как выгляжу, стараясь сделать себя по возможности таким, каким подобает быть кавалеру. Я тратил время на прическу, следил за чистотой и опрятностью одежды, меховую шапку носил, сдвинув на особый манер на лоб, и выпросил у сестры розовый шелковый шарф. Одновременно я начал вежливо здороваться на катке с приглянувшимися мне девочками, и мне даже показалось, что этот необычный акт почтения с моей стороны был замечен, не без удивления, конечно, но и не без благоволения.

Намного труднее далось мне завязать первое знакомство, поскольку я в своей жизни еще ни разу не «ангажировал» ни одной девушки. Я старался подслушать, как ведут себя при этой важной церемонии мои дружки. Некоторые из них только делали поклон и протягивали руку, другие лепетали что-то несуразное, но подавляющее большинство из них ограничивались одной элегантной фразой: «Не окажете ли честь?» Эта форма обращения крайне импонировала мне, и я тренировался дома, кланяясь в своей комнате печке и торжественно выговаривая эти слова.

И вот наступил день трудного первого шага. Еще вчера я носился с мыслями осуществить знакомство, но не хватило мужества, и я ни с чем вернулся домой, так и не решившись сказать первые слова. Сегодня я намеревался непременно сделать то, чего так боялся и так сильно желал. Сердце бешено колотилось, когда я, охваченный смертельным страхом, шел, словно преступник, к замерзшей реке, и мне казалось, что у меня дрожали руки, когда я крепил коньки. А потом я врезался в самую гущу катающихся и сделал широкий полукруг, стараясь сохранить на лице остатки привычной уверенности и естественность выражения. Дважды пробежал я на полной скорости весь длинный путь по реке; морозный воздух и быстрый бег пошли мне на пользу.

Вдруг, под самым мостом, я врезался в кого-то и тут же отпрянул, пошатнувшись, в сторону. А на льду осталась сидеть прекрасная Эмма; очевидно, скрывая сильную боль, она смотрела на меня с упреком. Перед глазами поплыли круги.

— Ну помогите же мне, — сказала она подружкам. Красный как рак, я снял с головы шапку, встал перед ней на колени и помог подняться.

Мы стояли друг перед другом испуганные и обескураженные, утратив дар речи, не произнеся ни слова. Меховая шубка, лицо и волосы прекрасной девушки, их неожиданная близость вызвали во мне оцепенение. Я опомнился и начал с запозданием извиняться, не рассчитывая на успех, по-прежнему держа зажатой в руке свою шапку. И вдруг, с еще затуманенными глазами, я механически сделал глубокий поклон и тихо произнес:

— Не окажете ли честь?

Она ничего не ответила, только обхватила мои руки тонкими пальчиками, тепло которых я почувствовал даже сквозь перчатки, и покатилась в паре со мной. На душе у меня было так, словно я попал в волшебный сон. От ощущения счастья, стыда, тепла, желания и смущения у меня перехватило дыхание. Почти четверть часа мы катились по льду вместе. Потом на том месте, где все обычно останавливались отдохнуть, она мягким движением высвободила свои маленькие ручки из моих, сказала «спасибо» и поехала дальше одна, тогда как я, запоздало сняв с головы шапку, еще долго стоял там, где стоял. Лишь позднее я осознал, что за все это время не проронил ни слова.

Лед растаял, и повторить попытку я не смог. Это было мое первое любовное приключение. И прошли еще долгие годы, прежде чем моя мечта сбылась и я прильнул губами к розовым девичьим устам.

1901

ДВА ПОЦЕЛУЯ

Пьеро рассказывал:

«В этот вечер мы много говорили о поцелуях и спорили о том, какой тип поцелуя приносит больше счастья. Ответ на этот вопрос могла дать только молодость; мы, люди в годах, утратили способность судить о разных вариантах поцелуев и попытках их опробовать и можем только при обсуждении столь важных вопросов обратиться к своим уже довольно туманным воспоминаниям. Из того, что сохранилось в моей скудной памяти, я могу рассказать вам историю двух поцелуев, каждый из которых кажется мне самым сладким и одновременно самым горьким в моей жизни.