– Чума поражает даже Мастеров, Киоми, - напомнила ей в ответ Лаитан, - хотя они устойчивы ко всем известным хворям. Даже к наведённым.

– Вотименно!
– подпрыгнула Киоми на месте, от чего ее тугие черные косы хлестнули по плечам сидящего рядом Ветриса.
– А его слуги, как и он, пока не несли потерь!

Настал черед замолчать уже Лаитан.

– Я ничего не хочу сказать про властелина севера, - снова подал голос Ветрис, - но зло, хворь и боль - это традиционные орудия Тьмы, к которой принадлежит хозяин Замка.

Морстен доел ужин, вытер руки и поднял глаза на красовавшегося своим чеканным профилем Коэна.

"В яму бы тебя, где тхади тренируются, пузырь надутый, - подумал властелин тьмы.
– И почему всегда все начинается с обвинений меня во всех грехах?"

– Насчет зла не скажу, близкого знакомства не сводил, - медленно проговорил он, изучая лицо Ветриса, словно диковинную статую.
– Но хвори и болезни обычно начинаются с невымытых рук и сточных вод из выгребных ям, сбрасываемых в источники, - Морстен поднял руку, предупреждая возражения, готовые сорваться с губ титулованных спорщиков.
– Да, эта чума отличается от подобных болезней, хотя бы потому, что она за десять лиг воняет тем, кого называют Властелином Смерти и Жизни. И да, эта хворь не сразу стала такой.

– Надо же, как много тебе о ней известно, - отозвался варвар, и его люди одобрительно загудели в поддержку вождя.
– Поразительная осведомлённость, - добавил он с явным намёком на обвинения, но свои ладони украдкой отёр о штаны.

– У него было много времени подготовиться, - протянула Киоми, - он же ждал нас в лесу. Откуда он узнал, что мы пойдем там и в то время?
– она выразительно посмотрела на Морстена. Тот хотел что-то ответить, но слово взяла Лаитан:

– Я достаточно живу под светом солнца, чтобы точно знать одно: ссоры и беспочвенные обвинения не приводят ник чему хорошему. А властелину достаточно было наблюдательности и собственных мозгов, благодаря которым мы сыты и не идем пешком, чтобы поразмыслить над проблемой нового мора. Да и узнать, кто и куда направляется, это еще не значит устроить моровое поветрие или наслать всеобъемлющую чуму.

– Ты защищаешь Тьму, мать матерей?
– вскинул брови Ветрис.
– Властелина Замка? Неслыханно!

– Я лишь сказала, что у тебя нет причин винить кого-то, кроме Посмертника, в происходящем, - твёрдо ответила она. Их взгляды встретились, и никто не отводил глаз первым.

– Может, у тебя есть причины защищать его?
– спокойным, вкрадчивым голосом спросил варвар.
– О которых мы не знаем. Самое время поделиться ими, Медноликая. Дальше путь будет опасней прочих лиг, и мне не хотелось бы оставлять недосказанность, как и врага за спиной, - он не удержался от быстрого взгляда на властелина Замка.

– У меня столько же причин защищать северянина, сколько у тебя. И все, что мне известно о чуме, известно и тебе, досточтимый муж Долины, - поднялась на ноги Лаитан. Киоми поднялась следом, но Медноликая резким жестом приказала ей остаться на месте. Лаитан вышла из хижины и побрела по мосткам прочь, желая оказаться подальше от этого места. Её преследовали странные мысли. Она всегда знала своих врагов, врагов Империи. Её учили этому с детства, её учила этому сама жизнь. Она видела лицо смерти, видела моровые поветрия и набеги окраинных племён. Но сейчас, оказавшись в окружении тех, кто должен был внушать ей спокойствие, она больше верила Морстену - врагу изначальному, открытому и по-своему честному. И еще она с пугающей отчетливостью понимала: она никогда не видела реальности такой, какой она представала вдали от ее дворца. А ложное чувство понимания и всеобъемлющего знания жизни рушилось под натиском обстоятельств, ломаясь, как скорлупа в кулаке.

Властелин Замка не скрывал помыслов, не пытался отмолчаться или переложить ответственность на других, тратя время на глупые споры или игры в союзничество. Ему было не нужно объединяться с Империей, он ненавидел ее, как и Медноликую. Он не спасал свой народ от вымирания, не переступал через свою гордость, а просто ждал именно того, что продемонстрировал варвар - недоверия и попыток переложить вину на более близкого и традиционно подходящего врага.

Лаитан мысленно испытала уважение к противнику с севера. Ноги вынесли её к огороженному месту, где когда-то находился небольшой загон для каких-то мелких животных. Теперь там оставались пустые клети, разбросанная солома и жухлые листья. Лаитан почесала руки, и с них в ночь соскользнули последние чешуйки её силы. Теперь шкура оставалась только на груди и животе. Маловато для продолжения пути к Соленморью.

Морстен проводил взглядом вышедшую в ночь Лаитан. "Вот возможность поговорить с ней наедине, - решил он.
– Сейчас. Только отвлеку остальных".

– Если начистоту, то я бы сейчас выпил, - проговорил под нос Гуррун. Заглядывая в свою фляжку, дварф выглядел сконфуженным. Пристрастие подгорного племени к горячительным была воспета даже в сказках, но они были уже почти забыты, когда низкорослые воины прекратили всяческие сношения с наземными жителями.

Морстен встал, и, покопавшись в одном из тюков, затянутых наверх варварами, достал грубую каменную бутыль, залитую воском. Воск тоже был чёрен, как ночь, но никаких отметок или знаков на себе не имел. Жидкость, налитая в эту примитивную ёмкость, булькнула, и чуткое ухо дварфа дёрнулось.

– Держи, - Гравейн бросил бутыль Гурруну, который поймал ее, крякнув от неожиданной тяжести.
– Не отравлено. Вообще, это для обработки ран, чтобы не гноились, но можно употреблять и внутрь. Только разбавь...

– Вот еще, - расплылся в улыбке дварф, уже откупоривший пробку и утиравший слезу, сбежавшую по широкому морщинистому лицу, обрамлённому бородой.
– Зачем крепкое портить?

– Пить с врагом?
– возмутился Ветрис, взявшись за рукоять меча.
– Дварф, ты предаёшь союз...