— Ты откуда? Со «скорой»?

— Со «скорой», — пролепетал я, ибо, если честно сказать, не она сама меня пугала, а зловещий лай овчарки да ее страстные прыжки в мою сторону, то и дело растягивающие крохотную цепь.

— Ты че это, хозяйку не признаешь?.. — шикнула на нее старуха и, зачавкав по луже (она была в сапогах, в фуфайке с широким врезным клином на спине и в новом пуховом платке), палкой загнала овчарку в конуру, а чтобы она не вылезла, перекрыла ей выход огромным корытом, на которое сама же лихо и уселась.

— Это вы меня вызывали?.. — спросил я, когда лай утих.

Старуха, почесав пальцем нос, в изумлении посмотрела на меня, но затем, не поверив чему-то, прыснула. Но не долгим был этот ее благороднейший вид. В ту же минуту она нахохлилась и надулась. Затем, подобрав под себя руки, указала на дверь:

— Туда иди, там ее и найдешь… — И, высморкавшись в лужу, небрежно заправила под платок жидкие пряди и, что-то проворчав про себя, отвернулась. Теперь со спины она не чертом мне показалась, а огромным медведем, только, конечно, не добрым, как в сказке, а злым подранком, у которого нет и никогда не будет ни к чему жалости. Я толкнул дверь и вошел в комнату. Стены и потолок одинаковы по размеру и покрашены одной и той же краской. Напротив окна на диване лежала молодая женщина. Лицо показалось мне знакомым. Но работа есть работа, и здесь, конечно, не до лиц. Я как следует осмотрел больную. У нее было нервное истощение. В соседней комнате, почти рядом с ее диваном, за огромным дубовым столом сидел высокий мужик и с жадностью ел курицу, одновременно смотря телевизор. Я попросил приглушить звук, так как женщине при ее нервном истощении это только принесет вред. Однако он неприлично фыркнул и, махнув рукой в ее сторону, выпалил:

— А че сбавлять-то его, ишь, звук ей мешает. Да мне, может быть, весь белый свет мешает, но я же звук не сбавляю…

И подчинился лишь тогда, когда я вновь повторил свою просьбу.

— Ладно, вы уедете, я с ней сам разберусь… — И, наклонившись над курицей, стал с пущей жадностью в ней копаться.

Шприцы я мыл у рукомойника, еле протиснулся к нему, ибо весь проход был заставлен мешками. Мне некому было полить на руки, чтобы отмыть их от крови. Я возился один.

В комнату вошел мужик. Это был ее муж.

— Доктор, а доктор… — небрежно произнес он. — Вы что, в больницу ее забираете?

— Да, в больницу… — ответил я, хотя в больницу забирать ее и не думал. Я стоял и смотрел на него. Какой ужасный тип. Вместо рук какие-то щупальца. Ах да, я чуть было не забыл, у меня ведь близорукость. Надев очки, стараюсь с оптимизмом смотреть на него. Нет, руки у него, наоборот, большие.

— Ну вот, слава богу, дожился… — произнес он вяло и, плюхнувшись на кровать, стоящую напротив меня, побледнел. Прежнее упрямое лицо стало обиженным.

За окном возник далекий гул самолета.

— Увезите меня отсюда… Прошу вас… — прошептала она мне, но так, чтобы он не услышал.

«Неужели это та самая женщина?..» Я вздрогнул. В неврологию я мог госпитализировать кого угодно и без всякого труда. Там работал мой друг. Не теряя времени, я кликнул водителя. И, к удивлению старухи и ее сына, на носилках, конечно лишь только для виду, загрузил больную в машину.

— Доктор, о чем задумались?.. — спросил меня водитель, когда мы, покинув овраг, выехали на асфальт.

Что я мог ему ответить? Да и поймет ли он меня?

— Зачем думать зря?.. — добавил он. — Вызов обслужили, и ладно… Сколько их, вызовов. Если обо всех думать… — и вдруг, осекшись, усмехнулся, потупился. Мне надо было что-то отвечать. Скрыв истинную причину волнения, я между прочим сказал:

— Такое хозяйство, какое у старухи, требует, наверное, много кормов…

На что он с ходу ответил:

— Сейчас хлеба в магазинах много. Так что прокормит. Я в заборную щелочку заприметил, как бабка размачивала в воде белый хлеб… — и подмигнул мне. — А что, доктор, разве жизнь плоха, если и мясо, и молоко, и яичко свое? Одного бычка кокнул, и вот тебе на целых полгода тушенка… — И, заулыбавшись во весь рот, еще что-то проговорил.

А потом начал хвалиться своими познаниями по ведению домашнего хозяйства. Но я не слушал его. Образ счастливой девушки, давным-давно звонившей кому-то из телефонной будки, не выходил из моей головы. Ведь я тогда стоял рядом с ней. И она мне так нравилась. Улыбаясь, она все звонила и звонила кому-то, может, даже этому парню, сожравшему курицу, и указательным пальчиком, точно гадая, чертила по окну телефонной будки крестики-нолики. Когда она вышла, я спросил:

— У вас есть две копейки?..

— А что, если есть… — и засмеялась, снимая с головы платок.

— Ну что вы за мной гонитесь? — спросила она через некоторое время. — Вы же собирались звонить кому-то…

И тогда я растерялся, не сообразил, что и ответить… И отстал… А она, забавно помахав мне на прощание рукой, села в трамвай и уехала. А потом я, кажется, вновь увидел ее. Ах да, один раз, когда я еще только начинал работать врачом и жил бедно, не имея даже комнаты, не говоря уже о прочих житейских вещах. Я встретился с нею в продовольственном магазине. Я, кажется, купил тогда пятьдесят граммов сливочного масла. Продавщица, удивившись незначительному весу моей покупки, хмыкнула: