— Короче… — закричали слесаря на Прошку.

— Могу и короче… — огрызнулся тот и продолжил: — «За грубые нарушения норм партийной жизни, проявления вседозволенности, протекционизма, злоупотребление служебным положением, взяточничество, коррупцию товарищ главный Начальник привлечен к ответственности. На дачном участке он выстроил роскошную резиденцию с сауной, теплицей, фонтаном, бильярдной, кинозалом и бассейном. Все это было оборудовано роскошной мебелью и другими атрибутами княжеского быта. Для обслуживания личных помещений использовался наемный труд. Свои личные дворцы он и некоторые другие главные Начальники строили в то время, когда в районе рушился родильной дом и в аварийном состоянии находилось три детских дошкольных учреждения…»

Витька мастер. Рабочие его любят. Но вот внушил он себе, что главный Начальник чуть ли не бог. А оказалось, что все обман. И произошло все это так внезапно, что Прошка от растерянности не знает, куда и глаза деть. Хотелось не верить всему этому, но газета есть газета. С горечью держит он в руках ее, всю замусоленную, пропахшую потом. И то ли от пота, то ли от влажности в цеху кажется, что текст, в котором сообщалось, что его сосед-дачник, главный из главнейших Начальников, снят в связи с уходом на пенсию по состоянию здоровья, покрыт погребальным воском.

— По делу ему… Слышишь, Витька, по делу ему… — в восторге кричит Прошка.

Рабочие подошли к станкам и вновь завели их, и те загудели.

Витька стоял понурив голову. Работать не хотелось. И выходить из цеха на улицу тоже не хотелось.

«Как же так?.. — ни на кого не обращая внимания, думал он. — Как же так?..» И заводской полумрак вдруг оживал перед его глазами, и он, точно какой-то страшный великан, медленно наступал на него, то и дело останавливаясь и трясясь.

— Мы так просто дело не оставим. Мы попросим, чтобы с ним как следует разобрались… — продолжал кричать Прошка. Витька протер глаза. Оказывается, не полумрак на него наступал, а сам Прошка. — Его в зону надо, в лагеря… а его на пенсию…

Прошка был злой.

Почему человек так загадочен и сложен? Почему он так меняется, особенно если его назначают куда-нибудь повыше? Он знал ведь главного Начальника с детства. Они вместе играли в прятки, вместе ели хлеб, летом вместе засыпали на сеновале.

Его домик и дачу Начальника разделяла дорога. По ней мало кто ездил, потому что она была глухой, в начале шоссейного ответвления имела самодельный шлагбаум, который пропускал только автомашину Начальника. Ключ от замка на шлагбауме был и у Витьки, но он им мало пользовался. Привозить ему особо было нечего. А друзья у него почти все безлошадные, а пешему под шлагбаумом пройти чепуха. Витькин домик, как и дача Начальника, примыкает к лесу. Старинные ели и сосны растут густо, почти всегда они молчаливы, даже на ветру не шумят, стоят в какой-то таинственной неизъяснимой задумчивости и лишь изредка макушками чуть-чуть двигаются.

Издали они кажутся выточенными из камня. А когда летом солнце не в меру ярко слепит, ели и сосны блестят, точно металлические. Своей этой вековой крепостью они так прочны, что некоторые люди их побаиваются и особо не любят лесом ходить, а идут через просеку по асфальтированной и освещаемой по вечерам электрическими фонарями дорожке.

Ночью по лесу летают совы. В последнее время они перестали прятаться и уединяться, а смело подлетают к домам и жалобно, по-детски кричат и охают, надеясь, что кто-то обратит на них внимание. Но люди заняты делом, им не до сов. Да и надоели они им. Ведь каждый живущий здесь постоянно помнит их с детства. Так что кричат совы и щелкают клювом в свое удовольствие. Хотя, безусловно, каждый житель к ним относится с уважением. Сова птица добрая, предостерегающая и кричит не зря. Она все время подсказывает человеку, напоминает ему, что он всегда должен стремиться измениться к лучшему, иначе быстрое время может с ним расстаться.

Витькина жена говорит, что совы не кричат, а плачут. Умер кто-то на земле, вот они плачут.

Когда совы, вылетев из леса, садятся на забор, Витька подолгу рассматривает их из окна. Глаза их, точно раскаленные в печи две картошины, горят ярко-ярко. Перышки на брюшке то и дело вздрагивают. Кривым клювом то и дело чистят они крылья, изредка постукивая им по штакетинам. Иногда в туманной дымке кажутся они Витьке озябшими собачонками, неизвестно как взобравшимися на заборную перекладину. А порой, когда вечер синий-синий, а где-то вдали заманчиво-дразняще блестит неисчезающий закат, они напоминают сказочных маленьких гномиков, таинственно-важных и наивно-красивых.

Начальник не любит, если совы садятся на его опутанный колючей проволокой забор. Увидев их, он закрывает на даче все окна. Витькина жена Анюта часто кидает им хлеб. Но они его почему-то не едят.

— Несчастная птица, — вздыхает она. — День с ночью перепутала. А чтобы, видно, не скучать, к нам тянется…

— Чепуха все это, — вздыхает Витька. — Старожилы говорят, что на том месте, где сейчас дача Начальника, когда-то давным-давно кладбище было. Вот эта птица по интуиции к этому месту и тянется. Начальник, зная об этом, в страхе окна и закрывает. Предупреждение, сама ведь знаешь, очень сильное у этой птицы. Жить-то покудова живи, но и не забывай, что помрешь. Только жаль, они заранее смерть предсказать не могут. Все кричат, все ухают, даже в дождь порой все насквозь промокнут, а сами все равно кричат. Словно пытаются кому-то что-то доказать. Но трудно, очень трудно понять птиц.