– Посмотрим, – прошептал я про себя и снял картину. – Неужели это было так просто?

В скрытой под портретом выемке в стене находилась ручка. Я потянул. Со скрипом открылась дверца небольшого шкафчика. Поднеся свет поближе, я увидел корешки четырёх толстых книг.

– И что тут у нас…

Я вытащил все книги, потом перенёс их и положил на стол у стены. Я заметил стоящий на нём подсвечник с тремя свечами, поэтому поджёг фитили от свечи, которую держал в руке. Стало настолько светло, что я мог спокойно ознакомиться с содержанием книг. То есть, мог бы, если бы только я знал персидский язык и арамейский алфавит, а так я мог лишь понять, что имею дело с персидскими произведениями.

– Ну, дед, – буркнул я, – я гляжу, интересные трофеи ты привёз из Святой Земли.

Ибо мне не надо было читать эти книги, чтобы понять, что я имею дело с произведениями, одно владение которыми приводило сначала на долгие допросы, а потом на костёр. Я прямо ощущал окружающую их тёмную ауру. Что-то мне также подсказывало, что мягкие кожаные обложки были сделаны отнюдь не из телячьей кожи. Конечно, подобные ощущения можно было отнести на счёт чрезмерной фантазии вашего покорного слуги, но я, кроме ощущений, имел и доказательства. Может, я и не мог читать по-персидски, однако, безусловно, мог внимательно изучить искусно нарисованные красочные иллюстрации. В нашей благословенной Империи иллюстрирование от века было прерогативой монахов, которые тщательно переписывали книги, а копии украшали своими рисунками, часто являющимися настоящими произведениями искусства. Я видел много таких книг, и, хотя у меня нет души художника, но я признаю, что качество деталей, яркость цветов, а также неподдельное мастерство и фантазия иллюстраторов будили моё глубочайшее восхищение. Поэтому я пожалел, что развитие печатного мастерства отодвигает в небытие эту столь достойную уважения работу. Но здесь передо мной были произведения, перед которыми иллюстрации наших переписчиков казались, бездарными эскизами. Персонажи, нарисованные в персидских книгах, жили на пергаментных страницах. Груди поднимались в дыхании, когти сжимались на горле жертв, огонь, казалось, горел и мерцал, а кровь, казалось, течёт из разорванных жил. Когда я увидел искажённые болью лица, мне сразу показалось, что я слышу стоны и плач. Когда я смотрел на распахнутые пасти демонов, я ожидал, что через минуту раздастся их жуткий рёв. Эти книги, независимо от их содержания, стоили целое состояние, учитывая одни украшения. Если столько сил было потрачено на художественное оформление, то какую огромную мощь должны скрывать записанные в них слова?

Как же я жалел в этот момент, что я не знаю арамейских букв и не понимаю персидский! Хотя, с другой стороны, знания, содержащиеся в этих книгах, не должны были попасть в руки простого инквизитора, такого, как я. Когда я отдам чернокнижные тома кому следует, я смогу поклясться на кресте, что мне не удалось понять ни одного слова. Может, это и к лучшему, ибо опасно слишком много знать.

Я просмотрел все четыре тома, каждый раз не в силах удержаться от восторга перед иллюстрациями. Вот дородная женщина сбросила одеяние жрицы и отдавалась многочисленным мужчинам, каждому по-разному. Вот на постели лежит голый улыбающийся человек, украшенный только венками из цветов, а перед ним семь девушек, одетых в одеяния, искрящиеся от драгоценных камней. Вот среди адского хаоса выделяется зверь о многих головах. Удивительно, но я не мог сосчитать эти головы, ибо монстр, казалось, расплывается, растекается и пропадает, когда я пытаюсь сосредоточить на нём взгляд. Иногда мне уже казалось, что голов шесть, семь, и эта будет последняя, но вдруг оказывалось, что я вновь смотрю на первую, и подсчёт нужно начинать с самого начала.

Я взял один из томов, подсвечник и подошёл к кровати, на которой неподвижно покоился старик.

– Знаешь, что это? – Спросил я, подсовывая ему книгу почти под нос.

Он смежил веки. На этот раз, однако, он их уже не поднимал. А значит, это было не подтверждение, а ясный знак, чтобы я оставил его в покое, и что он не хочет больше иметь со мной дело. У меня сложилось впечатление, что дыхание старика стало немного тяжелее и быстрее, чем раньше. Я вынул одну из свечей из подсвечника и поднёс огонь к пучку седых волос, растущих из его черепа. Он мигом сгорел, и в воздухе распространилось зловоние. Маурицио Хоффентоллер мгновенно открыл глаза. Я увидел в них что-то вроде страха.

– Это ещё не больно, правда? – Спросил я. – Но может стать больно, если только у меня возникнет такой каприз. Не отвечай на вопросы, и я сожгу тебя, кусочек за кусочком, следя, чтобы ты не умер быстро. И поверь мне, что пытать парализованного старика гораздо удобнее, чем здорового человека, ибо не нужно ни его связывать, ни слушать его крики.

Удивительно, но я заметил, что узкие, бледные, иссохшие губы Хоффентоллера сложились во что-то, что, вероятно, должно было быть улыбкой. Хм, у деда, видимо, было чувство юмора. Хорошо!

– Начнём сначала. Это твои книги? – Моргание.

– Ты чернокнижник? – Моргание.

– А значит, то, что я слышал о Маурицио Хоффентоллере, несгибаемом защитнике святой веры, всего лишь басни. Ты служил персам, не так ли?

Моргание, моргание. Пауза. Моргание.

– Сейчас, сейчас, – я поразмыслил несколько минут, пытаясь правильно понять поданные мне знаки. – До определённого времени ты не отрекался от Господа, не так ли? Только потом они сломили твою веру и волю, когда ты осознал, что уже никаким способом не вернёшься в Европу.

Моргание.

– Однако ты вернулся. Зачем? – Я долго смотрел на него, потом пожал плечами. – Да, конечно, неправильный вопрос. Сейчас, давай подумаем. Почему можно было вернуться? Тоска? Семья? Или что-то другое... Ты стал там кем-то важным? Перестал быть рабом? Моргание.

– Тебе хорошо жилось? – Моргание.

– Гвозди и тернии, дед, зачем ты вернулся? – Я повысил голос, поскольку разговор такого рода уже начинал меня злить.

И вдруг я понял. Я отлично понял, каков ответ, и сам удивился, что эта идея не пришла мне в голову раньше.

– Конечно, – сказал я. – Ради мести. – Моргание.

– Кому? Ведь не семье же, иначе они бы не ухаживали за тобой с такой заботой. Кто тебя обидел, дед? Хм, тебя кто-то предал в Святой Земле? Продал язычникам? Предатель вернулся на родину, а ты остался в плену?

Два быстрых моргания. Видимо, я не угадал.

– Если тебя не предавали, то кому же ты хочешь мстить?

И вдруг мне вспомнились слова Рейтенбаха о том, как сын Маурицио Хоффентоллера пропил деньги, которые получил от императора на выкуп для персов.